Записки времён последней тирании. Роман - Екатерина Блынская

Лен, извини! – крякнул Кущинский. – И этот человек будет управлять моим театральным центром? Ты ничего не попутала? Нужно ехать и переделывать документы, но ты меня уверяла… Лен!

И Кущинский тяжело вылез из кресла и подошёл к Платону.

– Слушай, ты, обморок бледный… Иди проспись и завтра, как штык, с Леной у меня в офисе. Я в этом балагане не хочу участвовать, вы тут отыграйте без меня!

– Саша! Ну, Саша! – хрипло повторила Кузя. – Ты взрослый человек! Не обращай внимания на пьяного! Ну! Всё так хорошо было, а?

– Хорошо… Если ты так просишь, то хорошо…

И Кущинский вернулся в кресло.

Будто ожившая мезансцена задвигались люди, засмеялись девицы, проплыл мимо Лео с напитками, заржал Дымников, один из молодых актёров бросил красивого завтруппы Надежду в бассейн с тёплой переливающейся водой.

Поднялся смех, разговоры, суета вокруг беседки, и только один Платон среди этого небольшого отрывка жизни стоял, как статуя с головой, увенчанной ложными кудрями.

– Платон, можно я тебя отведу в дом? – робко спросила Анжела.

– Да… Да… наверное, я не прав. Наверное, а точнее совсем не прав и я это чувствую.

Платон взял Анжелу за руку и повёл её за собой.

Они поднялись наверх, в комнату с круглым балконом, откуда было видно всю площадку перед домом и кусок бассейна и резвящихся людей и Кузю, склонённую к Кущинскому и чёрный прочерк леса за посёлком, в который погрузился ком солнца. Звенели последние комары, посуда на улице, зычный бас Дымникова, Димка лавировал в белой майке и обтягивающих штанцах, а Платон держал на коленях Анжелу и качал её, как когда – то качал дочку, в то далёкое время, когда у неё резались зубы.

До утра к ним никто не заходил. Только когда серое утро прогнало ночную тьму, Кузя поднялась и воровски приоткрыла дверь в комнату Платона. Ей хотелось убедиться в том, что её предали. Она горела мстительными надеждами.

Но на смятой постели спала Анжела, одетая в платье цвета серого жемчуга, бледная, мирная и прекрасная. Платон исчез.

***

Межу тем, между был заключён договор Платоном и Анжелой. Никто не знал подробностей, но сама схема не отличалась оригинальностью. Платон не жаловался, что он устал, что его всё достало, что он померк от собственной слабости и даже его попытки бороться против чего бы то ни было, неуспешны.

Его волновала пропажа Вивы.

– Лучше бы она умерла. – думал он тысячи раз и засыпая, снова встречал Виву, снова обнимал её.

Её голосок постоянно преследовал его. Он слышал его и ночью, и днём.

– Папа… папочка, проснись, пожалуйста… Ну, пожалуйста… – просил и блеял голос Вивы и пухлое личико её то возникало, то исчезало из окоёма его зрения.

Но наступало утро и оно всегда было обнадёжено. И день, и вечер, и ночь. И телефон, с которым он сросся, казалось, рукой, мыслями, не звонил и не оповещал его о том, что Вива найдена.

– Хочешь, я рожу тебе сына? – прашивала Анжела.

– Давай я найду суррогатную мать и она родит тебе других детей! – успокаивала его Кузя.

Платон смотрел на них с ужасом.

Его сердце переставало биться, как только он представлял, что Вива попала в беду и сейчас, может быть, в беде, у кого- то в руках. Лучше бы она умерла!

Лучше бы он умер!

Он ушёл ранним утром с дачи Кузи, до электрички, сел в пустой вагон и поехал в Москву, домой.

Анжела должна была ждать, когда он позвонит.

Оказавшись дома, вдохнув запах знакомой домашней пыли, одежды, парфюма Цезии Третьей, Платон открыл бар и достал несколько бутылок разного алкоголя.

Пить ему строго запретили.

Он сел перед алкоголем и долго думал, что делать дальше.

Он взял со стола Вивы тетрадь по биологии и нарисовал красной ручкой план того, что хотел бы сделать сегодня, завтра и потом.

Всё это были последние дела, итоговые.

– И всё – таки сдыхать в двадцать четыре года страшно неумно.– сказал Платон сам себе.

Оглядываясь на своё прошлое он утвердился в том, что является ничтожеством.

И к тому – же является идиотом. Ну да, и ему не двадцать четыре. Больше на пятнадцать! Но он забыл, что больше. Он не хочет больше!

И ко всему прочему он убийца и злодей.

Есть миллионы, живущие с этими же самыми проблемами, но они ходят в церковь, или нюхают кокаин, или покупают байк…

Да и что это за преступление, что за беда, если сравнить его маленькую жизнь, скажем, с жизнью тиранов?

Тираны могли губить людей тысячами. Они создавали машины для уничтожения систем, а он маленький человек, сам ничего не создал.

Он ничтожество, которому предлагают стать Цезарем…

Он это понял, когда вышел на сцену в «Золотом Доме»

Он понял, насколько он мал. Но, вместе с тем, всегда же малое есть и в великом, так – же как великое всегда найдёт место в малом.

И всё равно Платон чувствовал себя несчастным.

На другое утро, не дав ему уйти в запой, приехала Анжела. У неё были ключи от квартиры, но Платон и так не запирался

В квартире было убрано. Приезжала тёща Платона поливать цветы и ухаживать за черепахами Вивы, а Платон ещё не успел натворить беспорядка.

Платон спал на ковре с бутылкой виски под головой. Виски хотя бы спасало от видений.

– Платон! – толкнула его в бок Анжела. – Вставай,.. Дорогой… Нас ждут великие поганские дела.

Платон с трудом проснулся. Во сне ему было хорошо.

Волосы его слиплись, глаза тоже. Анжела принесла воды в чашке и полотенце, полила на лицо Платона и вытерла.

– Мне бы хотелось поскорее уже решить наш насущный вопрос.– сказала Анжела. – Ребята сделали шесть бутылок. Хватит тебе?

– Главное, употребить всё и сразу. – прокряхтел Платон.– Ты жестока… Так поливать человека, как будто я кактус, цветение которого ты пропустила… из- за собственной невнимательности.

– Вот и я говорю… А ты ещё не раз зацветёшь…

Анжела поднялась на тонких и длинных ногах и пошла на кухню делать завтрак, шуршать пакетами и творить живое. Она всегда приносила жизнь с собой.

XXIII

Слухи про покушение на Агриппину разлетелись мгновенно. Я бы ничего не узнала, потому лишь, что в то время была у моря, в Остии, смотрела камень для отделки дома. Никому нельзя доверять в таком важном деле, и мне пришлось ехать самой, а в то время и случилась беда на Лукринском озере.

Думаю, всё было тщательно спланировано самой Поппеей. И свинцовый потолок, что обрушился на ложе Агриппины, и развалившийся корабль, и рыбаки с баграми и крюками, что перепутали служанку Аццеронию с Агриппиной и забили её до смерти.

Агриппина не была глупа, она всё поняла. Она пришла в себя в Анции, случайно спасшаяся, но сильная, как дикое животное, была готова выжить в любом случае.

Было бесполезно топить Агриппину в воде, она плавала и ныряла, как дельфин и погружалась на любую глубину.

Поэтому Нерону стало так страшно, когда Агриппина выжила.

Но, думаю, страшнее было Поппее, что уже почувствовала себя наследницей Августы.

Отон же, изгнанный из Рима муж Поппеи, говорили, в ссылке нашёл себе новую жену, хотя бы честную. Там, за пределами Рима, у него появилась возможность познать счастье.

Если только столь развратные люди понимают, что это значит…

Знаю, знаю, конец Рима неизбежен. Этот конец в людях. Они сами голосуют за кровавый пот и слёзы, за смерть и зрелища. Зрелищ за последние полвека случилось достаточно. Тиберий. Калигула. Клавдий. Нерон… Миром и Римом правят странные люди. Всё самое страшное в мире уже произошло, но люди, творцы нового, всегда придумают что – то пострашнее. Не нужно для этого строить амфитеатры и площади, развязывать войны, терзать народы, уничтожать ценности. Самое страшное в нас самих. Мы можем сделать страшное одним лишь движением, мановением одной руки и всё навсегда потечёт по – иному.

Сколько было до Нерона сынов, убивающих своих матерей? Наверное, бессчётно.

И Агриппина это знала, не страшилась, но надеялась, что участь