Под стук копыт - Владимир Романович Козин

Просторное утро подымалось над землей. Утро было в росе, в желтых глазах Байкутана, в немом беспокойстве стада, собравшегося у ворот. Радость жизни охватила Нелюдову. Байкутан шел впереди; он петлей загибался у ног Нелюдовой и вилял обрубком хвоста.

Рыскул с неумытым лицом, исполосованным копотью, стоял перед женщиной; трещина на его губе кровоточила. Он стоял молча, уронив плечи, с потерянным взглядом. Нелюдова всунула кулаки глубоко в карманы кожанки и спокойно проговорила:

— Гражданин Рыскул, положите все назад.

Лакированная туфля женщины касалась пышного зеленоватого помета, нашлепанного коровой; в трещине другой белел мизинец. Строгие ноги женщины были обрезаны юбкой, красные отвороты кожанки отчеркивали шею. На шее, сбоку, билась жилка. Это была верхняя граница зрения; выше ее Рыскул не подымал глаз.

В его глазах жило одно стремление: бежать! Но бежать было некуда и незачем.

— Рыскул! — повторила Нелюдова; в голосе ее было все то же спокойствие.

Шея Рыскула раздулась; глаза исчезли, грудь поднялась и задохнулась. Он отвернулся и с трудом извлек из кармана мокрую резиновую грушу.

Нелюдова переступила с ноги на ногу.

— Все?

— Все.

— Теперь, — сказала Нелюдова и подошла к ящику, — убирайся отсюда к чертовой матери, куда хочешь!

Буланая кобыла с темным ремнем вдоль спины сосредоточенно щипала траву. Стебли летней травы достигали стремян, в теплой траве был медовый запах. Над степью стояло продолговатое облако, касавшееся дальних холмов. Рыскул лежал на бугре. Задние ноги кобылы по внутренней стороне ляжек были в путаном рисунке выпуклых жил; на черном вымени выделялись два нежных соска. Кобыла порою подымала голову и шевелила надрезанными углами.

Извилистая река Ир-Су блуждала по узкой долине. За рекой высились разорванные снеговые хребты. У реки темнела, как родинка, карантинная ферма. Рыскул смотрел на далекую ферму и грыз стебель травинки.

Его изгнали.

Когда Нелюдова втащила ящик в лабораторию, Рыскул ушел в юрту, растерянный и гневный. Он сидел на кошме, щелкал прицельной рамкой винтовки и не хотел уходить. Тогда Нелюдова принесла записку и велела отвезти ее директору совхоза. От этого Рыскул не мог отказаться, и женщина закрыла за ним ворота.

Рыскул глядел на хребет, снеговыми изломами застывший над фермой, и думал о женщине, рыжей, как лошадь, о проклятой резиновой груше ("шайтану ее в рот!") и о горьких случайностях в жизни. Мысли его были обидные и холодные. Они скользили, как облака, под которыми буря треплет на земле траву и качает в горах пирамидальные ели. Рыскул думал о докторе-бабе.

Он развернул записку. На кривой бумажке была одна строчка и подпись. Он сердито сунул бумажку в норку полевой мыши. Потом поспешно вынул, опустил в карман и взнуздал кобылу.

На бугре, среди степи, долго стоял всадник. На всаднике белела поярковая шапка с малиновым отворотом; поперек седла лежала винтовка.

Всадник тронул лошадь, спустился с бугра и поехал к ферме.

…Весь день Рыскул пролежал за холмом, ближайшим к ферме с южной стороны.

Сквозь чащу спутанных трав он видел карантинный двор, косо поставленный к речке. Переполненная река зигзагом катилась с крутого подножия, вспениваясь на углах. Край двора чернел обвалами пожара.

Когда солнце, вздрогнув, прикоснулось к хребту, из конюшни вышла женщина, ведя в поводу вороного коня. Конь на ходу опустил шею и задом ударил в воздух. Пес, разыгравшись, пронесся вокруг жеребца и вспрыгнул на забор. Женщина открыла ворота, закинула повод на высокую конскую шею и вскочила в седло. Рыжая голова пригнулась и промелькнула под перекладиной ворот. Жеребец, широко ставя задние ноги, рысью пошел к реке.

У реки было рассыпано стадо. Коровы, не двигаясь, думали в воде, под ними волновались их тени. Конь с женщиной на спине огибал долину. Выйдя из воды, коровы постояли и с величественным спокойствием понесли свои раздутые бока к воротам фермы. Рыскул смотрел на жеребца, коротким галопом идущего над степью, на сытое, яркое стадо, на открытый карантинный двор и остро чувствовал себя покинутым.

Из ущелий надвигалась ночь. На холмы легла прохлада. Рыскул вздохнул и оглянулся. Сзади, ощерившись, грозила небу Конская щель; закат протянул над ней длинные полосы; ржавые скалы сделались черными; птицы летали над их подножием.

На восток, пропадая в буграх, уходила совхозная дорога. Рыскул долго глядел на ее пустынные изгибы и рассеянно дергал бородку. Потом нахмурился и отвернулся.

Хребты полиняли. Очертания ущелий стали неразборчивыми. Последняя корова подошла к воротам и остановилась, вытянув шею.

5

Нелюдова села на койку и опустила руки. За дверью коровы мерно шлепали помет. В конюшне ржал, тоскуя, жеребец. Байкутан лег поперек открытой двери, почесался и вздохнул. Ночь овладела степью.

Нелюдова сбросила с ноги сапог; потом, помедлив, скинула другой. Сапоги лежали на полу, скрестившись. Два года женщина не видела города. В беспощадных поисках блохи пес головой ударил о косяк. Прошла корова и заслонила на мгновение двор. От подушки пахло сухими шкурами. В дверь заглянула звезда. Можно было всю ночь смотреть на одинокую звезду и думать о городских огнях.

Ночь шла над степью, перемещая звезды. Степь захолодала. Холод коснулся ног Нелюдовой. Подобрать ноги, прижать к лицу ладони и окаменеть, свернувшись. Пастбища, стада, пробирки; тени гор, запах лошади и разогретых трав, ветер из-под солнца, юрты и седло.

Хотя бы один звук! Нелюдова встала с койки, отбросила сапог и не торопясь зажгла свет.

Лампа выпустила жало копоти. Байкутан скромно остановился в дверях. Женщина сжимала руками край стола и смотрела в черное окно.

Тишина.

Женщина отошла от окна, нагнулась и вытащила из-под койки граммофонную трубу.

Кобыла дремала на склоне холма. Трава ночной прохладой охватывала Рыскула. Он надел чапан и опять опустился в траву.

Ферма стояла внизу, черная и тихая. Рыскул смотрел на скупые очертания забора и с ленивой обидой думал о том, зачем он, как камень, лежит на бугре. Разве он обязан сторожить всех тощих и хитрых баб, какие встречаются в жизни? Подумаешь, начальник! Скотский врач! А он, Рыскул Батыр Кан, певец и смельчак, не раз во время козлодрания увозивший на седле славу, лежит в траве, как пес, и не может уйти от чужих ворот. Правильна песнь, что нет больше мужчин, имеющих власть, как прежде, говорить с женщинами. Надо отвезти записку в совхоз (вот только — что эта злая баба могла о нем написать?), попить в своей юрте кумысу и лечь спать с Раит-кан.

Рыскул взволнованно передохнул и стал на колени. Черную стену фермы прорезал огонь.

Единственный среди ночи, он был жалок и неотразим. Рыскул стоял на коленях и