Детство: биография места - Харри Юджин Крюс

закатывала глаза, кряхтела и пускала слюни — все время, что она таскала Уилла по загону, пыль клубилась у их ног — Уилл разговаривал с ней тихим, терпеливым голосом. Они впустили осла, и тот, не раздумывая, поскакал через загон на своих коротеньких, уродливых ножках и укусил кобылу за зад. Она так же быстро дважды лягнула его копытом в грудь. Глаза осла налились кровью, он развернулся и лягнул ее обеими ногами в бок. Пока они бились, кусались и пинались, Уилл — продолжая говорить мягким и успокаивающим голосом, — вел кобылу к яме, вырытой посреди загона. Без ямы низкорослый осел никогда не смог бы залезть на кобылу.

Я начал хныкать на заборе, не так сильно, как тогда, во время стрижки, но тем не менее слезы уже выступили у меня на глазах. Очевидно, что плакать причин не было, никто ничего не делал с животными; всю эту боль они причиняли друг другу сами. Но слезы все не отступали.

— Знаешь, почему, — сказал Уиллали, — мулы не могут заниматься этим, а маленькие мулы типа козлов и маленькие козлики со свиньями могут?

— Нет, — ответил я. Я знал об этом факте, но не знал почему. Я даже не задумывался о подобном.

— Ну, — сказал Уиллали, — во времена Иисуса…

Пока его отец загонял кобылу в яму, чтобы приманить осла, Уиллали Букати рассказал историю, которую ему поведала Тетушка — историю о том, как мул вез бревна, из которых сколотили крест Иисуса, и по этой причине мул навсегда оказался лишен радости спаривания с себе подобными.

В тот момент, когда маленький осел своим последним яростным толчком поставил кобылу на колени, Уиллали сказал своим наимудрейшим голосом:

— Вот почему мулы долшны так усердно тянуть плуг, они все расплачиваются за сделанное в давние времена. Тетушка так сказала.

В округе Бейкон все мы выросли в окружении сексуальных связей любых мастей. Никто никогда не пытался скрывать от нас подобное. Да и вообще, скрывать такое не представлялось возможным. Хотя мне тогда было всего пять лет, каким-то смутным, бессознательным образом я знал, что люди, как будто, должны делать то же самое, что и животные, но мне никогда не приходила в голову мысль попробовать самому. Поэтому для меня стало настоящим потрясением, когда однажды мой брат подошел ко мне и сказал:

— Настал твой час отхватить себе кусочек, малой.

Я прекрасно понимал, о чем он, но тогда воспротивился.

— Кусочек чего? — спросил я

Он сказал чего.

— Ну нееее, — ответил я.

— Да, — сказал он с леденящей кровь утвердительностью.

Я сказал ему, что ничего об этом не знаю, вообще ничего. Он начал рассказывать мне все об этом, гораздо более подробно, чем я хотел слышать. Он рассказал мне, как это делается и где следует этим заниматься — под домом — и далее, что я должен положить девочку на старый тазик, заботливо припрятанный им там для меня.

— На чертовом тазике? — спросил я. Находясь вдали от взрослых, я начал понимать, насколько все слышанные тысячи раз ругательства приходятся впору моему рту.

— Нет ниче луш тазика, — сказал он. — Уложи ее на тазик, и как только улошь, все сразу пойдет хорошо — не труднее, чем сделать иишницу.

Я не понимал, почему все должно получаться как с яичницей, но Хойет сказал, что я пойму, как все работает — стоит только начать. Более того, мне не очень хотелось в это ввязываться, потому что я не видел в этом никакого смысла, но мой брат убедил меня в обратном, сказав:

— В жизни человека всегда наступает момент, когда ему нушн заняться этим. Первис грит эт как смерть.

Первис был мальчишкой, работавшим у одного из наших дядь, по возрасту ему позволялось приходить домой пьяным и окровавленным при свете дня, поэтому мы все очень им восхищались. Если это так нравилось Первису, то понравилось бы и мне. Лотти Мэй стала той самой девочкой.

Стоял такой холод, что от него трескались глазные яблоки, и мы с Лотти хорошенько закутались в разную одежду. Я трудился над ее дрожащим, застегнутым на все пуговицы телом как мог и, наконец, раздел ее там, под домом, стоявшем на кирпичных блоках примерно в двух с половиной футах над землей. Мы оба, нагие как младенцы, дрожали, пока я пытался поднять ее на тазик. Ради того, чтобы снять с нее самодельные панталоны с квадратными ножками, мне пришлось пообещать, что она сможет поиграть со мной и Уиллали в каталог.

Она знала об этом не больше меня, и сначала подумала, что я хочу увидеть, как она писает. Когда она начала понимать, что я имею в виду, то подумала, что я сошел с ума.

— Да эт ж не получица, — сказала она. — Не сделаеца. Попробуй, если хочеца, но я знаю, что не получица.

Я в деталях объяснил ей, что, по словам брата, нам следует делать, и пока говорил, видел, как ее глаза становились все круглее и круглее, а челюсть отвисала, и хотя она все время покачивала головой, но при этом особо не сопротивлялась, так что я наконец-то усадил ее на тазик, и мы оба покрылись мурашками от холода. Только я собрался взгромоздиться сверху, чтобы сделать Бог знает что, потому что на этом ветру быстро позабывал все наставления брата, как уловил позади какой-то шум, а когда посмотрел через плечо, то увидел толстые мамины ноги, колени решительно сгибались.

— Выходи оттуда, малец, — сказала мама. Я послушался. Я быстро вышел, сокрушенно опустив голову, и направился к месту, где она схватит меня и яростно отхлещет веткой персикового дерева по моей перевернутой, ужаленной холодом попе, с уже и без того красными ягодицами.

Ни слова о моих искалеченных ногах и ни слова о неделях, проведенных в постели — настолько недавних, что у меня на спине все еще оставались небольшие язвочки размером с волдыри от лихорадки. Такой вышла моя первая порка со дня начала болезни, и теперь я понимал, что снова здоров и полноценен. 

Глава 9

К приходу первых зимних морозов и времени забоя свиней, наш семейный фундамент дал трещину. То ли оттого, что весь урожай уже собрали и работы сделалось не так много, то ли оттого, что из-за болезни я провел много времени в постели, папа все сильнее