Вношу ясность - Фрэн Лебовиц

*

По возможности избегайте употребления наркотиков. Видите ли, хотя на текущем этапе они могут приятно отвлечь вас от тягот, в конечном итоге в зрелости (если она у вас будет) они вряд ли помогут вам стать счастливым обладателем офшорных счетов и недвижимости у самого моря.

*

Если вы живете в штате, где юридическое совершеннолетие наступает не в возрасте двадцати лет, а раньше, притворитесь, что оно наступает позже. Ни один из ныне живущих взрослых, будь у него выбор, не пожелал бы отвечать по договорным обязательствам, вытекающим из его решений в девятнадцать лет.

*

Помните: подростковый возраст – последний жизненный этап, когда вы будете радоваться, что вам звонят.

*

Сопротивляйтесь непоколебимо, когда на уроках алгебры вас пытаются вывести из забытья. В реальной жизни, заверяю вас, никакой алгебры не существует.

В гостях у папы Рона

День погожий, холодок бодрит, шпили собора Святого Петра ослепительно блестят на солнце, пейзаж как никогда величественный и грандиозный, но я едва замечаю его в спешке, перебегая площадь: я опаздываю на интервью, а всякому хорошему репортеру известно, что римским папам не нравится, когда их заставляют ждать. Запыхавшись, вхожу в Ватикан, бросаю взгляд на швейцарских гвардейцев – они, без преувеличений, хороши собой – и направляюсь в покои папы, где меня должен встретить тот, с кем я вела переговоры об интервью, – кардинал-епископ, правая рука папы.

«Привет, – говорит высокий, довольно нескладный парень. Я не дала бы ему больше тридцати с хвостиком. – Я Джефф, кардинал Лукас, но зовите меня просто Джефф». Джефф приветливо протягивает руку, и я теряюсь: я же не католичка, не знаю, как мне его приветствовать. Но тут Джеффа кто-то окликает. Спасена! Конфуз предотвращен. Хрипловатый мужской голос кричит: «Джефф, Джефф, если это девушка из журнала, скажи ей, я выйду через минуту. Как раз энциклику дописываю».

Он верен своему слову: шестьдесят секунд спустя передо мной вырастает высокий мужчина с всклокоченными волосами, поразительно длинными ресницами и открытой, даже озорной улыбкой. «Привет, – говорит он обворожительным басом, который я уже слышала минуту назад. – Я верховный понтифик, но зовите меня Роном – меня так все зовут».

Как ни удивительно, я без малейшей неловкости начинаю называть его Роном, ведь неподдельная сердечность папы заразительна. Скоро мы уже сидим на огромном старинном диване с кожаной обивкой и болтаем непринужденно, точно старые знакомые. Спустя непродолжительное время к нам присоединяются Сью, жена папы, хрупкая блондинка с кудрявыми волосами и длинными тонкими пальцами, словно сошедшая с картин прерафаэлитов, и Дилан, маленький, ребячливый сын Рона от первого брака.

Я удостоверяюсь, что мой диктофон работает нормально, и спрашиваю Рона, с чего ему хотелось бы начать. Не мог бы он немного рассказать о своей частной жизни? Как он расслабляется, ненадолго сбрасывая тяжелое бремя святости и непогрешимости?

«Ну-у, – говорит Рон, – для начала хочу отметить, что наша церковь как-никак обновилась, мы перестали закручивать гайки. Я имею в виду, что стараюсь подладиться под других. Понять и учесть другие точки зрения, непохожие на мою. Развиваться. Расти над собой. Исследовать самые разные школы мысли. Знаете, у меня есть типа девиз, и на моем посту он очень помогает. По-моему, он здорово помогает сделать церковь актуальнее. Собственно, он так понравился моей Сью, что она сшила мне вот это». Рон сбрасывает одеяние и остается в белой хлопковой футболке с красной вышитой надписью: «НЕПОГРЕШИМЫЙ – НЕ ЗНАЧИТ НЕГИБКИЙ». «Разумеется, – продолжает понтифик, – это лишь опытный образец. Сью сейчас доделывает вазу – вы, конечно, знаете, с гончарным кругом она творит чудеса, – но как только закончит, закажет сшить их для всей Священной коллегии кардиналов».

«Ах да, как я расслабляюсь… Ну-у, что люблю, так люблю – это работать руками. Понимаете, тактильный контакт с природным сырьем, даже если ты папа римский, приучает быть поскромнее. Вон тот скипетр – видите? Я полгода вырезал его из палисандра, но усилия окупились: раз он сделан моими руками, я чувствую, что это часть меня, он по-настоящему мой». Тут Сью улыбается, гордясь мужем, и шутливо чмокает папский перстень Рона. Сразу видно, какая это счастливая пара.

«Я и другие вещи делаю – всякое там по дворцовому хозяйству. Мы со Сью все делаем вместе, и даже Дилан помогает. Правда, Дил? – отечески спрашивает Рон, ероша волосы карапуза. – Я хочу сказать, когда мы сюда только въехали… Вы бы глазам своим не поверили. Чинность невероятная, пышность невероятная, чопорность немыслимая. А дворец такой огромный, с ним еще возиться и возиться. Но одно дело сделано, только-только на прошлой неделе я с ним покончил. То есть, конечно, мы покончили, мы со Сью общими усилиями: вернули изначальный облик Сикстинской капелле, очистили стены до кирпичей, и теперь смотрится классно, уютненько, никаких наворотов».

Мы пьем по глоточку мятный чай и умиленно наблюдаем, как малыш Дилан примеряет папину митру. Я присоединяюсь к взрыву беззлобного смеха, когда гигантский головной убор сползает на его личико.

«Перейдем к следующему вопросу, Рон. Знаю, вы будете со мной честны. То есть это само собой понятно. По-прежнему ли дважды два – четыре, а папа римский – католик?»

«Смотрите, – говорит он, – если вы конкретно про меня, в смысле про меня лично, – да, я католик. Но вы, верно, знаете, что все эти бабушкины страшилки, по большому счету, уже не актуальны. Критерии определенно смягчаются, и то, что я католик, не сыграло решающего влияния на выборах. Священная коллегия кардиналов ищет кого-то, чье сердце открыто Богу, кто в ладу со своими чувствами, кто умеет не только отлучать, но и, можно сказать, привечать, ведь отлучение – чисто негативный акт, несовместимый с тем типом актуализации, который, надеюсь, избрала сегодняшняя церковь. Да, церковь стремится не пренебрегать никакими возможностями, и в недалеком будущем мы, вполне вероятно, получим папу Рочестера, папу Эллен и даже папу Айру – никаких препон не вижу».

«Папу Айру? – переспрашиваю я. – Не кажется ли вам, что это навряд ли? Церковь сотни лет называла евреев христоубийцами, и вдруг папой станет еврей?»

«Смотрите, – говорит Рон тоном заправского понтифика, – кто старое помянет, тому глаз вон. Вы же знаете, мы перестали винить евреев в смерти Христа. Я хочу сказать, без них, очевидно, не обошлось, но необходимо смотреть на вещи в исторической перспективе, и нынешняя церковь одобряет мою прошлогоднюю буллу, требующую признать, что они, наверное, просто хотели ему подгадить. В моей булле так и сказано: евреи подгадили Христу, но, собственно говоря, они его не убивали».

У