Повести и рассказы - Амирхан Нигметзянович Еникеев

…Пусть благодарение сойдёт на эти руки! Не клавиши рояля тронули, а как будто мягко коснулись моего сердца его изящные руки! Как будто бы с помощью звуков он мне сказал: «Настоящая чистая «Мадинакай» вот такая бывает!». И я, подчинившись этому, вслед за ним запела.

Народ искренне аплодировал. Мне сразу стало легко. Оказалось, сцена – это не так уж страшно… Затем я исполнила «Сакмар». Как мне показалось, её я спела свободнее, вдохновеннее. На этот раз аплодисменты были ещё сильнее. Однако после двух песен я должна была, сделав поклон, покинуть сцену… А народ не успокаивается, вызывает на «бис». Только я не совсем понимаю – заставлять ли себя упрашивать или смелее выходить? Салих только глазами сделал мне знак: «давайте!» и мы снова вышли. У нас была ещё одна приготовленная песня – и я этот «Душистый цветок» спела.

Аплодисменты, вызовы на «бис» снова повторялись, но, видно, мне уже самой было достаточно… Поклонившись зрителям, я спешно ушла со сцены и спряталась в тёмном уголке. Мне было очень жарко, дыхание стало прерывистым, а колени беспрерывно дрожали… Вслед за мной прибежал Салих.

– Душенька, почему спрятались, как заяц? – спросил он, ласково посмеиваясь. – Слышите, народ зовёт ведь!

У меня даже пошевелить языком не было сил. Не сразу я с трудом сказала:

– Я горю!

Да, я горела, как будто в огне горела… Салих обеспокоенно заглянул мне в глаза, затем, немного поколебавшись, тыльной стороной кисти коснулся моего лба.

– И вправду, горячий! – сказал он, посерьёзнев. – Это пагубное действие холода?

– Видимо.

– Это никуда не годится… Давайте, выйдем-ка отсюда!

Он за руку вывел меня в фойе. Здесь было что-то вроде буфета. В центре – длинный стол, на столе – невероятно большой самовар, возле которого дремлет женщина. Пока здесь никого больше не было.

Салих сначала усадил меня за отдалённый столик. Сам, подойдя к женщине, спросил:

– Апа, сделайте нам, пожалуйста, пару стаканов горячего чая. Гуляндам, буфет, оказывается, не совсем пустой, здесь есть разные угощения: чач-чак, конфеты, пирожное – что из этого пожелаете?

– Мне ничего не нужно, – сказала я: до еды ли мне было сейчас!

И всё же он принёс на маленьком подносе два стакана крепкого чая, пару пирожных и горсть конфет.

– Попейте, пока не остыл! – сказал он, сев напротив меня.

– Мне и так жарко.

– Попейте, даже обжигаясь! Вам совсем нельзя заболевать.

– Почему? Болезнь ведь не спрашивает!

– Если вы заболеете, меня повесят, – сказал он, понизив голос. – Ладно, это я перенесу, но за то, что я не уберёг вас, я сам себя подвергну тяжёлым мукам.

– Не надо уж до такой степени, Салих-абый… Пройдёт ещё!

– Пусть уж пройдёт!.. Только вам болеть нельзя ещё по другой причине!

– По какой ещё?

– Попейте, даже обжигаясь! Вам совсем нельзя заболевать. Сегодня, как сказала Гульсум-апа, вы переплыли огромную реку… Хорошо переплыли. Сегодня ваш праздник, Гуляндам!.. В такой день разве можно болеть?!

Я знала привычку Салиха, он любит говорить вот так, полушутя. Однако при этом происходит некое привыкание, сближение. Каждый раз ему хочется верить. Конечно, он верно говорит – сегодняшний вечер я, без сомнения, считаю праздником. Но разве это только для меня?

– Это наш общий праздник, Салих-абый, – сказала я, не скрывая радости. Всему этому вы причина!

– Согласен, пусть так будет… Знаете, когда музыкант и певец находят друг друга, их дела всегда становятся успешными.

– Вы всегда говорите с иронией!

– А я ещё не договорил, – сказал он, глядя мне в глаза. – Ещё одну причину хочу сказать, сердце моё!

– Причину чего?

– Почему я говорю, что болеть нельзя… Самую главную причину!..

И он, склонив голову, ненадолго приумолк, затем, неожиданно приподнявшись, снова направил свой взгляд на меня.

…Было очень тихо. Мы сидели только вдвоём. В комнате был полумрак, потолочный свет выключен, только по углам горели светильники. Почему он так смотрит на меня? Хочет проникнуть в моё сердце или ждёт чего-то от меня? А я… под гипнозом его всё более темнеющих глаз, сижу, не смея шелохнуться.

…Вот он потянулся ко мне, осторожно коснулся моей руки и, наконец, быстро горячо зашептал:

– Нет, вы должны знать, Гуляндам! Пора, да, пора! Я очень люблю вас, самой чистой, самой возвышенной любовью! Вы слышите?

Я закрыла лицо обеими руками. О Боже! Вот когда я услышала это слово, опасно-жгучее слово! А ведь ждала, ждала, давно уже моё сердце жаждало открыться для его слов любви… Но вот теперь, что я могу ответить, что сделать?! В таком бессильном состоянии, когда всё тело горит, суставы готовы рассыпаться, мне хочется только плакать, плакать навзрыд… Салих быстро встал со своего места, подошёл ко мне и, нагнувшись, стал попеременно целовать обе мои руки.

– Прости, душа моя! Прости!

– Нет, вы простите меня… Что-то случилось со мной… Надо бы вернуться.

– Да, да, вам надо вернуться. Я сам провожу. Только не заболейте, только не заболейте!

Мы вышли из буфета. Фойе пустое, вокруг никого. В зале продолжался концерт. У гардероба Салих помог мне одеться и сам оделся. На улице он усадил меня на одного из ожидавших извозчиков. Ноги мои закрыл толстой накидкой. Сам тоже сел в открытые сани, и когда мы бесшумно тронулись, он, чтобы прикрыть меня от холодного ветра, взял меня за талию.

В другое время я, возможно, не позволила бы этого, но сегодня от бессилия мне самой хотелось прислониться к нему.

…Пообещав через пару дней навестить меня, чтобы узнать о моём состоянии, он на этом же извозчике отправился обратно в театр.

Х

Я и вправду всерьёз заболела. На следующий день я не смогла встать. Правда, сначала я, чтобы не тревожить домашних, пыталась скрыть моё состояние, сказав, что немного простыла и только голова болит. Однако в тот же вечер температура была уже под сорок. Увидев это, перепуганная мама вызвала нашего давно знакомого врача. Старый врач, с усами и бородкой, внешне напоминающий Чайковского, осмотрев меня, сказал, что у меня начинается «испанка»[51]. Оказывается, очень заразная болезнь. Поэтому, сказал он, за мной должен ухаживать кто-нибудь один. Потом он выписал несколько лекарств и велел только лежать, пить горячее молоко и избегать малейшей простуды.

Надо сказать, болезнь меня неожиданно лишила сил. (Очевидно, болезнь началась уже до посещения «Восточного клуба», а долгое нахождение на холоде за сценой её только ускорило и усилило…) Температура, как я