Повести и рассказы - Амирхан Нигметзянович Еникеев

музыкант, если бы вас не надо было учить музыке, он бы меня близко не подпустил к дому». Я в то время спорила с ним, нет, это неправильно, папа вас уважает, говорила. И теперь кто оказался прав?.. А может быть, Салих-абый думает, что это всё сделано с моего согласия, раз мне говорил такое… Если он так думает, то это была бы жуткая несправедливость… Да, ужасная. О Боже, как мне исправить эту несправедливость, как?.. Ведь пока я без сил, я ведь ничего, ничего не могу сделать!

И всё же нет, я не верю, не хочу верить. Он так не подумает, не подумает – не может так подумать. Он же меня любит, любит! Сам ведь сказал, чистой возвышенной любовью, сказал… А когда любят, плохо не думают, не так ли?.. Когда любят, думают красиво, скучают, так ведь?!

А я выздоровлю, дорогой мой, выздоровлю, Бог даст!.. Мы увидимся, мой дорогой, увидимся!

Только вот… что ещё сделал Колчак?.. Сказали, с Урала идёт. Зачем идёт, красных уничтожать? Это ведь очень опасно для Салиха! Он ведь открыто выступает за красных!.. Что ему будет?.. Однако я не жду несчастья, я не верю, что я тебя потеряю, мой друг, не верю! Ты потерялся! – такое даже не входит в мою голову…

…Темнеет… Сумеречное время. Городские церкви размеренно бьют в свои большие колокола: дон… дон… дон!.. В это время мне бывает очень грустно… Мир как будто бы от меня постепенно отдаляется, отдаляется… И ты отдаляешься, куда-то уходишь, уходишь… Но как бы далеко ты ни отходил, я тебя вижу как единственную звезду, вспыхнувшую на горизонте, вижу я тебя, мой дорогой!..

XI

Снежные воды утекли. Земля пропиталась, села, подсохла. Только посреди улицы лежат выброшенные из дворов последние куски льда. Дни стоят тёплые, если так будет, скоро от глыб не останется даже влажных следов…

…В тёплые безветренные дни и я стала выходить на воздух. Не удаляясь далеко от дома, прогуливалась вдоль Кабана. Можно сказать, выздоровела… Только почему-то надолго растянулось это выздоровление – я всё ещё полностью не набралась сил, не окрепла… В одно время хорошо продвигалась вперёд, а затем снова вернулась к прежнему уровню. Что-то не подошло… Поэтому мне рекомендуют очень беречься. Говорят, это очень опасно, если после воспаления лёгких наступит ухудшение. (Будто бы это может обернуться чахоткой!) Хотя я и начала выходить, мама заставляла надевать много слоёв одежды, замучила, каждый раз мне вслед умоляя долго не ходить, далеко не удаляться, к воде близко не подходить.

Кабан освободился ото льда, теперь в него через Булак входят воды Волги, он наполнился, поднялся, как будто стал более мощным. По его берегам начала пробиваться на поверхность живая молодая трава. Смолистые почки, усыпав старые тополя, день ото дня всё больше набухают – похоже, что скоро покажутся на них кончики маленьких листочков. А потом, в какой-то момент на всём этом, как вспышка, заколышется яркая зелень!.. Вот так приходят вёсны – несмотря ни на что!.. Только моя весна почему-то не спешит. «Его» нет и не видно, и вестей нет. Моя душа, как это готовое выйти из берегов озеро, наполнена тоской, болью, печалью. Уже прошло два месяца с тех пор, как мы расстались. Очень быстро всё оборвалось – просто диву даёшься!..

Он, мягко придерживая за талию, посадил меня на извозчика, пообещав: «Через пару дней проведаю, душа моя», и с тех пор, как говорят: луна видела, солнце забрало, для меня он исчез. И всё же я не теряю надежды. Мы, конечно, увидимся, не можем не увидеться, если суждено. Только когда и где?! – Лишь в этом ведь всё дело. Как только выхожу на улицу, во мне просыпается эта надежда. Чудится мне, будто бы он приходит на берег озера, прохаживается, ожидая меня. Спешно выхожу из дома, оглядываясь, прохожу до начала улицы один раз, другой раз, затем останавливаюсь на перекрёстке, как ребёнок, отставший от друзей, тихо стою. Однако на ту сторону, где веселится народ в «Болгаре» и в «Амуре»[52], мне идти не хочется, – стесняюсь и, честно говоря, стыдно: Разве девичье это дело разыскивать парня?! Печаль задавила меня, но, видно, надо терпеть, надо быть выдержанной, надо не выпускать из рук надежду… Единственный человек, который понимал моё состояние, – это Сабира. Ей и говорить не надо, она сама всё видит, всё знает. Она даже спросила меня пару раз: «Барышня, может, разыскать Салиха-абый?»

Но я не смогла ей сказать «Пойди найди!» – то ли стыд ли, страх ли опозориться – что-то сдерживало меня… И всё же Сабира, выходя в город, кое-какие новости мне приносила… Например, театр (т. е. зимний сезон) закрыли, большинство артистов отправилось на фронт, а одну группу почему-то отправили в Самару. Эти «как бы новости» с одной стороны меня немного успокаивали, а с другой стороны заставляли тревожиться. Раз так, думала я, Салих один в городе не останется, и он с другими артистами куда-нибудь поехал. Только уж хорошо бы, из него солдата не делали! – это меня беспокоит, очень беспокоит. Война ведь страшная вещь – Боже сохрани! Лишь бы ему в руки ружьё не дали – разве его руки созданы для ружья! Короче, я живу надеждой. Время такое – человек сегодня здесь, а завтра – неизвестно где. Пусть проходят дни, месяцы, я буду его ждать. Моё дело – ожидание, вера, переживания – это девичье дело!

В начале июня к нам из Симбирска приехал Касым-абый, папин младший брат. Последние два года он не приезжал – времена наступили сложные, путешествия стали проблемой. Поэтому неожиданное появление дорогого брата для всех нас, особенно для папы, стало большой радостью. В дом как будто праздник пришёл, стол стоял всё время накрытый, а расспросам и разговорам не было конца.

Касым-абый с особым удивлением разглядывал меня:

– Гуляндам, да ты настоящей невестой стала. Хай-хай-хай!.. Полностью превратилась в красивую барышню… Лишь бы не сглазить! – говорил он, качая головой…

За ним и я удивлялась: оказывается, два года для взросления девушки – это очень много… И в то же время мне было как-то неловко и стыдно… Дядя, похоже, говорит, что-то подразумевая про себя… один раз он спросил у мамы:

– Сколько же лет Гуляндам?

– В апреле исполнилось семнадцать.

– Вот как, совершеннолетней стала, – сказал Касым-абый многозначительно.

Услышанное пробудило во мне опасение и настороженность. Что-то есть в мыслях у дяди! Это ведь чувствуется. Особенно после вечернего чая он заставлял меня много играть, а сам в это время оглядывал меня испытующим взглядом и говорил комплименты, а когда я ушла,