Повести и рассказы - Амирхан Нигметзянович Еникеев

уже говорила, достигла сорока, голова от боли как будто раскалывалась, начался сильный насморк и кашель. Я, не находя себе места, металась как в огне, временами даже теряя сознание. Конечно уж, родители от моей неожиданной болезни полностью перепугались и сначала растерялись.

При этом мама, не ограничиваясь только рекомендациями врача, начала меня лечить по-своему: заваривала душицу, на ночь поила горячим молоком с мёдом, в ногах держала бутылочки с горячей водой.

Всё вместе это помогло, через четыре-пять дней мне стало легче. Температура постепенно снизилась до тридцати семи, головная боль и насморк ослабли, только кашель по-прежнему не отпускал. К тому же сама я полностью осталась без сил, как будто бы болезнь за четыре-пять дней высосала из меня всю энергию. Я потянулась за маленьким зеркальцем, лежавшим на круглом столе. Взглянув в него, я поразилась: глаза провалились, основания глаз почернели, нос распух, увеличился, а на лице пугающие красные пятна!.. Вот какая противная оказалась эта болезнь с красивым названием!

Даже в самые тяжёлые моменты болезни… я не забывала о Салихе. И не только это, даже в моменты забытья он каким-то образом жил в моём сознании. Позднее я раздумывала: а в те минуты забытья не произносила ли я его имени? Это ведь вполне возможно! Но только, как узнать, кто мне скажет об этом… Мама хранит молчание, даже не спросит, почему я так заболела. А это, должно быть, не к добру. Видно, она всё знает… Неужели же не знает?! Эти мои «подруги» уже, наверное, с удовольствием донесли всё, что видели на «Восточном вечере», не пропустив ни одной подробности. Но мама моя выдержанная женщина – не станет беспокоить меня в таком состоянии. Поэтому она не скажет пока о Салихе ни слова. Однако чем всё это кончится?.. Особенно, если папа узнает…

Вот что сейчас сжигает и терзает меня посильнее «испанки».

Салих ведь сказал, что зайдёт через пару дней, чтобы справиться о моём состоянии. Интересно, приходил или нет, у кого можно узнать? У мамы узнать невозможно, даже если он приходил, она от меня это скроет. Узнать можно только от Сабиры, но её пока ко мне не пускают. А приход Салиха для меня так важен, так необходим, как будто бы моё выздоровление связано только с этим.

Если бы он пришёл, я бы легко встала на ноги, как будто бы никакой болезни не было. Вот почему я прислушиваюсь к каждому звуку, доносящемуся снизу, не отрывая глаз от двери, томительно жду… если бы он в тот вечер не сказал мне слово «люблю», мне бы сейчас было много легче. А он сказал: «Люблю возвышенной любовью». О Боже мой! Ведь это слово оставалось в мыслях даже в моменты беспамятства. Да, это слово, если оно правдиво, может излечить меня от любой болезни.

А если это ложь, – Создатель, прости меня! – зачем мне выздоравливать?! Говорят, у слепого только одно желание – два глаза, – наконец на четвёртый день ко мне ненадолго забежала Сабира. Нагнувшись к изголовью, тихонько сказала:

– Ах, барышня, барышня! Что с тобой, почему ты так заболела?

– И не говори, Сабира! Простыла, наверное, сама виновата.

– Совсем осунулась, душа моя! Или на улице долго стояла?

Почему она так спрашивает? То есть и она что-то слышала.

– Нет, – отвечаю, – ни минуты не стояла на улице. В театре было очень холодно, видно, всю зиму не топили… И шаль не взяла, чтобы на плечи накинуть.

– Выздоравливай скорей, выздоравливай! – сказала она, глядя мне прямо в глаза.

– Да уж, надо бы выздороветь, – ответила я, отвернувшись в сторону.

А она упорно смотрит на меня, будто сказать что-то хочет, только ждёт вопроса. «Скажи же, душа моя, скажи скорей» – в душе говорю ей. – Знаешь ведь сама, что мне надо. Не томи, не вынуждай меня саму говорить, пожалуйста!» Наконец, она вроде поняла меня и, нагнувшись, тихо сказала:

– Салих-абый приходил.

Я закрыла глаза, немного молча полежала.

– Когда?

– Вчера вечером…

А при этом меня как будто душат, не дают легко вздохнуть:

– Подожди немного, Сабира!.. Долго был?

– Салих-абый? Нет, недолго.

– С кем… с кем говорил?

– С вашим папой…

Вот как… Приходил… Был недолго… Говорил только с папой… А с мамой говорил?

Спрашиваю у Сабиры:

– А с мамой говорил?

– Похоже, что нет… Я не видела, чтобы она выходила в зал…

– Да… И долго Салих-абый был?

– Ну, самое большое, около получаса. Почему-то быстро ушёл.

«Да, быстро ушёл, быстро… а почему? Сабира про это не знает, конечно… Они в зале только вдвоём говорили. Салих наверняка спросил о моём здоровье, интересно, что ответил папа? Папа… Ах, узнать бы! И мама ведь ничего не сказала, что он приходил? Неужели только, чтобы не беспокоить меня. Нет, не верю, что только ради этого!..»

Мне больше не хотелось расспрашивать Сабиру. А она, кабы желая оправдаться, добавила:

– Дядюшка сам вышел провожать его.

Посмотри-ка, папа сам вышел! Интере-е-сно!.. До этого за Салихом наружную дверь всегда закрывала Сабира. А в этот раз папа сам… Наверное, опасались, чтобы через Сабиру не передано было что-нибудь… Вот, оказывается, как берегут мою драгоценную головушку, пусть снизойдёт на них благодарение!

– Ты уж иди, Сабира, – сказала я, снова обессилев. – Спасибо тебе!

– А ты, барышня, спокойно лежи! – сказала Сабира, желая утешить меня. – Салих-абый придёт ещё, придёт!..

«Да, конечно», – хотелось сказать мне. Однако я знаю: с этой минуты меня будет терзать неизвестность.

Придёт ли, скажут ли мне о его приходе, или ему пути отрезаны? Вот теперь я вынуждена буду лежать, думая только об этом. Теперь всё в руках родителей – всё будет делаться по их приказу. А может, уже делается… За какие грехи я заболела? Почему не убереглась, почему не зашла в те тёплые комнаты? Видно, в этом вкус такого наказания: вечером услышь от него «люблю», а на другой день тебя лишат возможности его видеть!

Нет-нет, мне совсем нельзя лежать и болеть! Как-то надо встать на ноги, даже, возможно, скрыть свою болезнь. Я ведь сама ничего ему не успела сказать о том, что давно уже зародилось в моём сердце, не успела сказать то, что давно было на кончике языка. О Боже, дай мне здоровье, дай силу!

Однако… говорят ведь, душа хочет, а грех не пускает. Как бы страстно я ни желала, мне не суждено было скоро встать. Ну один раз я встала и этим, видно, всё испортила. Был прекрасный солнечный день. Мир купался в лучах солнца, поверхность снега выглядела так, будто рассыпанные горсти жемчуга, сверкая, играли на солнце, из