Повести и рассказы - Амирхан Нигметзянович Еникеев

окна видны капли, срывающиеся с крыши… И в моей душе неожиданно что-то вспыхнуло, забылись все недомогания, почувствовала себя полностью здоровой. Быстро, с какой-то неизвестно откуда появившейся лёгкостью я встала с постели, одела халат, накинула на плечи пуховую шаль и спустилась вниз на кухню.

У мамы, как только она меня увидела, дух перехватило:

– Это что такое, почему встала?

– Вот встала уж! – ответила я, улыбаясь солнышку за окном.

– Рано ещё тебе, дочка, рано! Кашель ведь не прошёл, ещё станет хуже. Боже сохрани!

Верно, не было сил во всех суставах, голова кружилась, но разве это меня удержит.

– Мне сейчас хорошо, а одной грустно.

– Грустно… нужно думать о последствиях, – сказала мама, не скрывая своего неудовольствия, однако она не стала прогонять меня обратно.

Большой кухонный стол стоял у стены – я села за один из его краёв. Как говорят, «Гали при своём деле, Вали при своём деле». Сабира с грохотом моет посуду, мама на разделочную доску просеивает муку, а я, подставив спину солнцу, наблюдаю, как колышется сито в маминых руках. Время от времени поднимается кашель, но я стараюсь его подавить! Если бы мне хоть кто-то сказал: «Не сиди спиной к окну!» И сама не почувствовала холода от окна, и мама почему-то не обратила на это внимания. Короче, в этот вечер у меня неожиданно снова поднялась температура. До сорока! Кашель уменьшился, голос изменился, стало трудно дышать. На другой день пригласили того старого врача. Он прямо в постели, через нижнюю рубашку прослушал меня, сжав губы, помолчал, потом ещё раз прослушал, после этого, повернувшись к маме, сказал: «От простуды у барышни начало отекать лёгкое»… Это очень серьёзное заболевание. Особенно теперь, когда нигде никакого лекарства нельзя достать… Чем всё закончится? – этого старый врач не сказал. И всё же он маме объяснил все способы лечения и выписал несколько рецептов, добавив, «если найдёте».

А мне самой он сказал:

– Красотуля, эту болезнь вы только сами сможете одолеть, поэтому будьте уверены, не поддавайтесь тревоге, лежите спокойно, Бог даст, выздоровеете!..

Однако мне, как оказалось, он не всё сказал, провожавшей его маме он объяснил, что через несколько дней должен наступить кризис, в этот момент его нужно будет снова пригласить.

Что моё состояние серьёзно и опасно, я почувствовала с первого дня. Как будто смерть сама пыталась ухватить меня за горло. Как вместить это в разум, что это – смерть?! Бог милостив, я поправлюсь, конечно. Только бы не забывать, что велел старый доктор: не поддаваться тревоге, а спокойно, терпеливо лежать.

А коварная опасная болезнь как бы испытывает меня, день ото дня усиливаясь, день ото дня беспощадно высасывает из меня силу. Дышать становится всё труднее, чернота под глазами всё сильнее, разум часто затуманивается. Я уже сама не знала, когда предсказанный врачом кризис начался и сколько продолжается. Состояние моё было очень тяжёлым, я была на волосок от конца. Смерть и вправду ухватила меня за горло! И всё же, тысячу благодарений Богу, я не сдалась, зубами и ногтями боролась и победила.

После кризиса я, наконец, открыла глаза. Первое, что я почувствовала, мою собственную лёгкость, опустошённость, я была как соты, из которых вытек мёд. Конечно, у меня даже не было сил пошевелить пальцем. Старый врач, появившись, старался меня порадовать: «Говорил ведь я, красотуля, болезнь только вы сможете победить… Это ведь молодой организм!.. Теперь, можно сказать, опасность миновала. Однако двигаться ещё рано, вам долго придётся полежать!..»

День и ночь за мной смотрела мама, она очень устала. Неделями она не отходила от меня. Что она передумала, что пережила, когда, не отходя от меня, неделями сидела, дрожа от страха, можно было понять по её пожелтевшему осунувшемуся лицу. Материнскому терпению не перестаёшь изумляться! Кроме того, что она взяла на себя все мучения от выхаживания больной, она ничем не дала почувствовать никакого недовольства. А ведь мама хорошо знала настоящую причину моей болезни, но она по этому поводу хоть бы одно слово сказала!..

В моменты, когда моё состояние ухудшалось, и папа тоже сиживал возле меня. Только сама я этого не знаю, не помню. Очень измученным и постаревшим показался мне мой папа. Я на него не могла даже прямо посмотреть. Постояв у моих ног, не отрывая глаз от меня, он, качая головой, каким-то внутренним голосом, выдающим глубокую боль, тихо сказал: «Ой, дитя, дитя!». И, как-то тяжело повернувшись, не спеша вышел. Я увидела только его согнутую спину. Мне захотелось плакать то ли от жалости к нему, то ли от жалости к себе, но даже плакать у меня не было сил.

Да, я и вправду пережила угрозу смерти. А этот из всех опасений самый ужасный страх не может, оказывается, не сказаться на состоянии человека. Из-за этого страха я на какое-то время забыла об окружающем мире. Даже о «нём» – даже «он» забылся, отошёл куда-то в сторону. Ещё живая душа, не совсем угасшее сознание должны были быть заняты только одним – борьбой за избавление от когтей смерти. Только это я поняла позднее, когда поумнела.

…Как только мои глаза раскрылись, прежний удивительный мир своим весенним солнцем, воркующими под окном голубями, идущими откуда-то таинственными звуками, постоянно меняющимися цветами, незабываемыми воспоминаниями, незатухающими надеждами снова потихоньку начал возвращаться ко мне. В какой-то момент, став центром этого удивительного желанного мира, вернулся и «он». Даже вдруг заставив вздрогнуть вернулся… В один из утренних часов, когда я ещё была в объятиях сна, он будто бы входит ко мне и задумчиво смотрит! На уровне моей протянутой руки – будто бы вижу ямку на его подбородке. Я испугалась – Боже мой, мы только вдвоём, на мне только нижняя рубашка, если войдёт мама, что будет?! Хорошо ещё, в ту же секунду я поняла, что этот сумасшедший сон – просто бред, и я, не осмеливаясь открыть глаза, взволновавшись, лежала… Я люблю, когда он вот так чётко входит в мои сны.

С тех пор, как я заболела, наверное, прошло больше месяца. «Восточный вечер» был двадцать шестого февраля, а теперь должно быть начало апреля. Вот как долго мы не виделись. Где он сейчас, какие дела завершает, приходил ли, нет ли к нам ещё?.. И самое мучительное – ничего этого я не могу узнать. Ко мне по-прежнему заходит только мама, только она ухаживает за мной… Удивляет меня то, что болезнь моя теперь уже не опасная, а раз так, почему меня разлучают с Сабирой?

Правда, Сабира иногда заходит, то бельё меняет, то постель устраивает, но