Повести и рассказы - Амирхан Нигметзянович Еникеев

я была маленькая, мама часто отвозила меня в Симбирск, в дом Дау-ати. И сейчас помню: Дау-ати, посадив меня на колени, щекочет меня белой бородой и что-то напевает мне на ухо, а когда ложился отдыхать, всегда брал меня в свои объятия. Говорил: «Люблю запах моего цыплёночка…» А когда я росла и стала девушкой, всегда был со мной мягок и внимателен. Я чувствовала, что он держит про себя тревогу о моей будущей судьбе. Он и сам часто говорил: «Из каждых двух молитв перед Богом, одна из них о тебе, дочка».

Вот почему, когда я услышала от Касыма-абый «Дау-ати велел», то не смогла сказать ни слова против. Точнее, совесть заставила меня не возражать. А надежду, мою надежду, я сохраню, куда бы ни отправилась… А потом, мы ведь не надолго уедем, через две-три недели вернёмся. Всё равно ведь в это время все горожане разъезжаются. Вот так я сама себя уговаривала… Только позднее я маме поставила одно условие: «Пусть и Сабира едет, если она не поедет, и я не поеду».

Мама удивилась:

– Это ещё что? Вы ведь волосами не связаны?

– А что я там буду делать одна?

– Там ведь мы есть, кто тебе ещё нужен?

– Мне подруга нужна. Без подруги я даже никуда не смогу ходить…

– Ладно, из ничего горя не делай! – успокоила меня мама, – возьмём с собой и Сабиру.

В этот же вечер, желая порадовать Сабиру, я сообщила ей самой.

– Знаю, – спокойно сказала Сабира.

– Откуда знаешь?

– Тётя мне ещё позавчера сказала.

– Ещё позавчера?! А почему мне ничего не сказала?

– Раньше твоей мамы, что ли, сказать? – строго ответила Сабира. – Тётя и так меня очень опасается.

– Опасается? Отчего?

– Чтобы я сплетен не распускала. Она ведь чувствует нашу дружбу.

– Она спрашивала что-нибудь?

– Нет, не спрашивала. Тётя ведь она хитрая. Только всё контролирует.

Понимаю уж, понимаю… Мама и мне не доверяет, и Сабиры опасается. И за отъездом в имение есть какой-то секрет, а не только ради кумыса и отдыха поехали!..

Я тяжело вздохнула.

– Вот надо уезжать, Дау-ати позвал. Хорошо ещё, что и ты едешь.

– Да, знаю.

– Ты всё знаешь… Только… – я не договорила.

– Что «только»?

– Да ладно уж!

– Нет, нет, договаривай.

Мне было очень неловко, но я всё же сказала:

– Только ты не узнала, где «он».

– Сама виновата, – воскликнула Сабира, – если бы ты дала мне волю, я бы его, знаешь ли, из-под земли достала!

– Тихо, не шуми! – сказала я, вздрогнув. – Хватит, не будем говорить об этом.

Сабира тут же обняла меня за плечи:

– Душа моя, сердце моё! Нежная моя барышня! Ты вовсе не переживай!.. Он сам тебя найдёт, через месяц, через два месяца, но всё равно найдёт и придёт!.. Скажешь тоже! Ну что ты говоришь! Но разве тебя, птичку, он сможет забыть?!

Тут у меня к горлу подступил комок – я быстро отвернулась. И только успокоившись, сказала:

– Ладно, оставим это, нам ведь надо готовиться, – и, стараясь оживиться, продолжила: – Знаешь, имение Дау-ати в таком красивом месте, прямо напротив него гора, заросли вишни, маленький ключ бьёт…

– Знаю, душа моя, знаю! – сказала Сабира с искренней радостью. – Уедем, Бог даст!.. Казань ведь не провалится сквозь землю… По крайней мере такое отрадное время лета отдохнём на берегу твоего ручья, развлечёмся и, как говорят студенты, опьянённые, вернёмся домой, только ты не переживай, душа моя, не переживай.

– Я… не переживаю…

– Вот и очень хорошо!.. Так и надо… Ну, что собираешься взять с собой?

На самом деле, а что взять-то?.. Много брать не хочется: несколько ситцевых платьев, жакет, лёгкие туфли, по-моему, вполне достаточно, чтобы прожить в имении. Во всяком случае ни одного из моих дорогих платьев не положила – мне ведь там не ходить перед теми, кто пришёл высматривать девушку. Однако Сабира велела взять одно хорошее платье:

– Не знаешь ведь, вдруг из города гости приедут, в таком случае что оденешь? – говорит.

– Ладно, раз так, – ответила я ей и положила ещё одно шёлковое платье, сшитое по моде.

Позднее мама, проверив мои вещи, вовсе не одобрив мой выбор, добавила ещё несколько дорогих платьев, а кроме того, велела вместе с моим жемчужным калфаком взять драгоценные подвески. Я спросила:

– Зачем они нужны в имении?

– А это я сама знаю, а ты слушай, что говорят, – ответила она.

И это тоже было очень удивительно! Я не знала, что и думать.

…Следующий день мы провели в сборах. Мама с утра, затопив большую печь, принялась готовить. Татарская привычка: как только начинают собираться в путь, как будто в хадж[54] отправляются: готовят невероятно много пищи. Зарезали и пожарили трёх куриц. Были ещё зажарены баранина и говядина. Очень много различных мучных изделий, несколько сковородок с маленькими пирогами… Удивительно… Только, надо сказать, что до имения мы будем добираться на лошадях. Так как имение от Волги весьма далеко – даже если отправиться на пароходе, от Симбирска всё равно надо добираться на лошадях. (Раньше мы всегда ездили через Симбирск.) Но Касым-абый говорит, что на пароход теперь надеяться нельзя, что всё заняли военные. Поэтому будет надёжнее, если, наняв лошадей, ехать на них сразу из Казани. А эта дорога займёт два дня. Возможно, мы и съедим все эти запасы.

Папа вместе с Касымом-абый всё заранее приготовленное – одежду, еду для дороги, продовольствие для использования в имении, упаковали в корзины и короба, перевязали верёвками и поставили в середину зала. Под вечер мы с Сабирой затопили баню.

Сначала помылись родители, затем зашёл Касым-абый. А после всех мы – две девушки, как следует помылись в тёплой бане. За этими заботами пролетел длинный летний день.

А в шесть утра возле наших ворот остановилась пара лошадей, запряжённых в два тарантаса. Один из них нанял папа, другой – Касым-абый… Хозяева – взрослые мужчины, папины знакомые. Когда они приехали, мы уже успели выпить утренний чай. Без лишней суеты мы, одевшись, помолились. Затем мужчины перетащили корзины и узлы, и мы устроились в тарантасы. В первый сели мама и Касым-абый, во втором расположились мы с Сабирой. (Хорошо ещё, что тарантасы были с рессорами, а в безрессорном тарантасе по булыжной дороге нас бы сильно растрясло…) Наконец, и хозяева лошадей, подобрав полы своих джилянов[55], заняли кучерские места. Папа произнёс: «В добрый час!» – и одиноко остался стоять у ворот.

Лошади тронулись, вывернули из переулка на булыжную мостовую и, оглашая берег озера цокотом копыт, помчались лёгкой рысью. Подъехали к перекрёстку на Московской, но и здесь была тишина и пустота.