Крейсер «Суворов» - Александр Ермак

8. Юнкера не могут посещать другие дома терпимости, кроме …, и вообще никуда не отлучаться, за что отвечает начальник команды.

9. Также юнкера во все время отпуска для совокупления обязаны соблюдать порядок и тишину.

10. Всякие недоразумения в доме терпимости с женщинами устраняются взводным унтер-офицером, который по возвращении докладывает дежурному офицеру.

11. По моему уговору с хозяйкой дома во время осмотра врачом до 7 час. веч. и до ухода юнкеров посторонние лица в дом не допускаются, а потому в случае появления таковых не должно вступать с ними в переговоры, а доложить потом дежурному офицеру и мне.

12. Плата за визит устанавливается 1 р. 25 к. и при том допускается за эти деньги совокупиться только 1 раз и в течение не более 1/2-часа времени.

13. Расчет юнкера ведут сами. При этом они должны помнить, что более позорного долга, как в доме терпимости, не существует…»

Прежние традиции отчасти хранят и современные матросы американского флота – свободно посещают бордели на берегу, разлагаясь, таким образом, морально и физически. И только советские моряки блюдут ум, честь и совесть трудового народа. Доказательством того является то, что каждое утро тыща матросов «Суворова», выходя в трусах на физзарядку, как один, демонстрируют пышущую социалистическим здоровьем эрекцию.

Да что там матросы! В один из теплых дней эрекция возникла даже у самого крейсера – участника флотского соревнования в честь 26 съезда КПСС!

Дело было так: Бяудэ, воскресенье. Часть офицеров сошла на берег, часть спала по каютам. Дежурный каплей ушел из рубки перекусить. Все, казалось, и дальше будет дышать спокойствием. Однако ближе к вечеру крейсер стал быстро возбуждаться. Матрос пробежал по верхней палубе в кубрик дальномерщиков-визирщиков. Через несколько секунд выбежал обратно, но уже не один. За ним к трапам, ведущим на надстройки, бросилось человек пятнадцать.

Через минуту носовой КДП был развернут в сторону берега. В дальномеры и визиры стало видно то, что до этого случайно заметил в бинокль один из сигнальщиков: на сопке в двухстах метрах прямо над кораблем парочка предавалась любовным утехам. При увеличении дальномера в двадцать восемь раз, все детали происходящего были видны как на экране телевизора. Так как окуляров у оптических приборов не хватало на всех желающих посмотреть, то установили очередь: сменялись через каждые полминуты по секундомеру.

Увлеченная своим делом парочка не замечала, что крейсер возбуждается все больше и больше. Новость о происходящем на сопке облетела все кубрики. Вскоре в нужную сторону был нацелен не только носовой, но и кормовой КДП. Туда же блеснул оптикой и стабилизированный пост наводки дивизиона универсального калибра. Медленно стали разворачиваться и башни главного калибра – первая, за ней вторая, четвертая – в них тоже были, хоть и расстроенные, но приближающие дальномеры. На мостике висела толпа, передававшая из рук в руки пару штурманских биноклей.

Имеющейся в наличии оптики не хватало на всех желающих посмотреть Тогда был вскрыт арсенал, из которого по рукам пошли малые переносные дальномеры и множество запасных биноклей. Матросы стояли в очереди у постов с оптикой, сидели на палубе, держа в руках дальномеры и бинокли. Все смотрели в одну точку. Как будто наблюдали за редким астрономическим явлением.

Нет, корабль напоминал вовсе не астрономическую обсерваторию. Он источал так много тестостерона, что более походил на возбужденное животное или насекомое. Россыпь его блестящих «глаз» – оптика всех мастей – и длинные, поднятые на угол возвышения «члены» – артиллерийские орудия – были направлены в одну точку. Сотни возбужденных матросов, как сотни сперматозоидов, тянулись глазами и телами, стремились выплеснуться туда – на берег, на сопку, в ту самую, прикрытую со стороны моря чьей-то задницей точку. Казалось, еще немного, и корабль вздрогнет, выстрелит, бабахнет!

Но пока возбуждение на эрегированном артиллерийскими стволами корабле продолжало нарастать, солнце пошло на закат. Происходящее на берегу стало видно значительно хуже. Как ни умоляли матросы природу, но небесное светило не собиралось менять свои привычки: стало опускаться за сопки. Бухту накрыли сумерки: парочку стало невозможно различить даже в мощные дальномеры. И тогда, тогда, чтобы все вновь увидеть, разглядеть в деталях, сигнальщики направили на точку два мощных прожектора!

Несколько секунд он и она лежали совершенно парализованными. Потом, как две кошки, бросились в разные стороны, подхватывая на ходу одежду. Разочарованные сигнальщики еще пошарили по сопке прожекторами. Но уже никого не нашли. Кино окончилось…»

Рука Темнова снова потянулась к груди, к книжке «Боевой номер», но та лежала сейчас вместе с одеждой в рундуке. Слазить со шконки не стал. Улыбнулся, вспомнив, как ему достался этот черный, свившийся колечком волосок. И тут же погрустнел: все-таки нужно было отправить чертово письмо: «…хочу купить себе новую бескозырку, а то старая совсем поистрепалась…»

«Час от часу не легче!»

Когда подошло время отбоя, Корыто созвал всех «карасей» «музыкального» кубрика. Они выстроились рядом со «шконками» «годков» и «исполнили» традиционный на корабле вечерний «концерт», спели:

– «Спи, "годок", спокойной ночи. ДМБ на день короче. Только сон приблизит нас к увольнению в запас…»

Бес был недоволен:

– Тихо пели.

Спели громче. Но теперь Вильнюс не одобрил, поморщился:

– Без выражения как-то…

Спели громче и с выражением. То ли семь раз, то ли десять…

Воронок повторял слова, не вникая в их смысл. Он не мог понять происходящего: его унижали, его били. Конечно, будь Колька рядом, тот показал бы и Вильнюсу, и Бесу, где раки зимуют. Сергей не сомневался, что его деревенский сосед и в армии мог постоять за себя, за своих друзей.

Когда «концерт» закончился и «годки», наконец, отпустили «карасей», Воронок сжал кулаки, а потом незаметно для всех потрогал свои мускулы – маленькие мягкие бугорки на выпирающих костях. Колькины натруженные руки были раза в три раза толще. Сергей вздохнул: видела бы его сейчас Марина – униженно-поющего …

В полночь Воронок сдал дневальство Удоду. Наконец, тяжелый день закончен, теперь можно поспать и по крайней мере до утра забыть обо всем. Но как только Сергей подошел к рундукам и взялся расстилать матрас, услышал голос Беса. Тот хоть и лежал в «шконке», но не спал, по всей видимости, маялся бессонницей:

– Але, Воронок. Ночью вместо меня в третью смену заступишь…

Ноги Сергея чуть не подкосились: третья смена – это с четырех утра, что означает: всю ночь поспать не удастся. И в таком случае Воронку надо было торопиться лечь, чтобы прихватить побольше из оставшихся на сон четырех часов. Но Бес не дал