Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев

Даже от Севы тишина. А эти чего, спрашивается, хотят? Официальную работу не предлагают. Неофициально работать не дают. Общаются путем угроз. Я трясусь, открывая почтовый ящик. С радостью не открывал бы вообще. Ничего не обнаружив, понимаю, что день прошел хорошо. Мы всегда любили почтальонов, ты любила. Восхищались толстой сумкой на ремне. Сокрушались по каверинскому утонувшему письмоносцу. Вздыхали по поводу почтовых рожков у Шуберта. Бередящих душу. А теперь я не могу спокойно смотреть на них, на этих мародеров целлюлозы. Убил бы, задушил собственными руками. Как там было? В старину гонцу, принесшему плохую весть, отрубали голову. Что касается капитанов, ты, наверное, знаешь, что приятель Паустовского, писатель, капитан-анархист Зузенко, за которым полиция таскалась по всей Австралии, в девятьсот шестом году участвовал в подготовке терактов в Риге?

Ирина пожала плечами и стала в который раз вспоминать родной город.

В старину Рига, Москва, Сталинград и Будапешт ловились где-то справа – в конце полосатой шкалы «Ригонды». А рядом с булочной, напротив будущего здания шведского консульства, стояла желтая бочка на колесной тележке. Разумеется, летом. Взрослые посылали школьницу Иру за напитком цвета колы – кондовым и незамысловатым. Предварительно вручив трехлитровую банку из-под огурцов. Ответственная тихоня, она никогда не могла и не хотела набедокурить, доставка кваса проходила без ущерба для формы и содержания.

Сомнамбулически качаясь в этой зыбке – люльке памяти, Ирина будто снова приблизилась к отцовскому книжному шкафу и наугад открыла сборник Андрея Упита. Впервые читанный во времена трехлитровых банок: «Все было бы хорошо, кабы не чума… Негде теперь жить – ни в Большом лесу, ни в Черном лесу, только еще в Красном бору можно укрыться».

Уже заполнялся бегунок и была намечена дата отъезда, когда в ареале бытования бочки с квасом ускорилось время. За витринами ателье «Ригас модес» – здесь служила одна из героинь популярного романа «Внуки Колумба», а до войны, под другой вывеской, народ развлекали именитые гастролеры – новый банк стал принимать клиентов. Но быстро прогорел. Лопнул, накрыв попутно кучу известных вкладчиков. В ту пору пожары стали популярным аттракционом. Несмотря на то что ломаные кресты – мнимые обереги от возгораний – опять вырезались на податливых косяках. Или как раз по этой причине. Впрочем, до травяных палов дело не дошло. Как и до дымящихся торфяников. Стрельба у Бастионной горки не обошлась без жертв, но хотя бы без петухов красных. Однако неизвестные сожгли дотла знаменитое пляжное заведение, славившееся лучшим видом на акваторию. Раньше в нем искрил не камин, а кафешантан, шипело масло под киевскими котлетами, шел пар от розеток с пломбиром. Между тем город ввел потребительские карточки, чтобы свой драмкружок с чужими челночниками не путать. Прилавки книжных еще не ломились, но томились под заветами Казановы, макулатурой Чейза и мемуарами шефа Штирлица по РСХА – молодого и улыбчивого бригадефюрера Шелленберга. На других карточках – в библиотеке – как нарочно, попадались песни, напоминавшие имена коллаборационистов-карателей: «Cukurs lido», «Jautrs kalējs»[50], всех этих Гербертов и Конрадов, тоже бежавших в Германию, правда в сорок четвертом. Тогдашние взгляды д-ра Пауля Шимана из Rigasche Rundschau, поборника замены национальных государств на «государства национальностей», снова казались избыточно смелыми, утопическими, а эмоции рижан при встрече немецких солдат в 41-м, их эйфория, описанные известным рижским книгоиздателем и владельцем фабрики грампластинок «Bellaccord Electro» д-ром Хельмаром Рудзитисом, наверняка вызвали бы дурноту: лучше не знать. Что там говорил их оппонент Бралис Дадзис? «Прикусываю губу. Во рту – пресно. Пузырится придорожная лужа: „Чаук-с-с. Чаукс“. И так, оказывается, умеют пули нашептывать… Язычок пламени в самодельном светильнике совсем съежился, стал дымить, и я его задул». Вот тебе и лампочка Ильича. Может быть, прав Викентич? Отдел по гражданству и миграции вышел в разряд наиболее востребованных мест – присутственных и малоприступных. Увы, от обаяния такого отдела было трудно отделаться: в Хаммабурге эстафету приняло «полабское» ведомство по делам иностранцев. Однако нормальный вид на жительство не вытанцовывался нигде.

Пока Виталий и Ира, сетуя, жили флешбэками, Сева рос. Выучил немецкий, на Эльбе окончил школу, вообразил себя местным. Достиг совершеннолетия. И как раз тогда о нем вспомнили работники ведомства – посланцы Баумгольца. Отвезли в аэропорт, посадили в самолет на латвийский рейс. В страну, где парня никто не ждал, кроме ночлежки. Ибо сказано у писателя У., ныне спорного: «Кто на Белом хуторе живет, тому и оставаться, кто из Замшелого, тому и возвращаться туда». Несколько раз Сева полулегально посещал Хаммабург, чтобы навестить родителей. А зимой третьего года по откосу очередного из заемных визитов крадучись пробирался да и воспользовался последним рецептом Эмиля Дарзиня. Который в сожженных собственной рукой партитурах не предусмотрел тактов для соло идиофона.

Где вы, наследники Ивана Озолина, славного путейца? Да и если бы поблизости оказались. Не Лев же.

Как правильно прийти домой? И где он, этот дом?

На дебаркадере

Быть может, ты поймешь, что время всех научит.

Владимир Луговской

Cum Deo. Средневековая предтеча знака «решетка» подразумевала крест. И называлась «С Богом». Недаром пресловутая решетка похожа на музыкальный знак диез, а любой диез – игра на повышение. Кстати, по-немецки диез и сейчас крестом называется. Но надо ли повышать градус? До широты семьдесят четвертой. Затевать проект очередных хештегов. «Счастливый человек рад тому, что у него есть», – сигналит нам извечный девиз. «Ищите причину для улыбки уже сегодня», – кричат рекламные слоганы. Усиленно думаешь, чему бы улыбнуться. Однако в почтовом ящике лежит письмо, а в письме хештег, а в хештеге китайская утка, а в утке вирус, или шоколадный заяц, который грызет душу (открываем, читаем):

«Дорогой! Вместе мы пока еще ничего не совершили по отношению к государству. А значит, не считаемся для него партнерами. Тебе нужно отпустить меня ментально. Это единственный способ и шанс остаться друг с другом. Или не остаться. В принципе я отдалась тебе лишь на время. Хотела энергией поделиться, подарить. А теперь мы дрейфуем в противоположные стороны, отдалились от места встречи первоначальной, произошло отчуждение».

Гавелянские, гевельские мудрецы утверждали, что любая информация имеет какую-нибудь причину. Стало быть, и некий смысл, который ведет нас к определенным берегам. Не прячьте доставшуюся информацию, говорили мудрецы, передавайте ее по цепочке. Но как и кому я могу или должен (да и зачем) передать информацию, полученную из письма? Тем более из такого письма. Близким? А если их нет, этих близких? Тогда, может быть, дальним?

Ну что ж, представим себе, например, иерусалимский автобус. В