Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев

Или: хорошо там (при виде моря), обязательно отправлюсь туда, как только мне закончат лечить мой несчастный зуб! Или: какие замечательные художники встречаются еще в наше грустное время, которое недолюбливает художников, рисующих талантливые картины.

В любом случае к ним можно зайти в гости. Решительно ко всем. При условии, что эпидемия не объявлена. И не ведется война. И к Котову, и к Цехаруку, и к Назару. И к живописцам. К Меркулову, само собой. Даже к трем камням с Ферзагером вкупе. Наконец, к африканцам. Только на входной двери, ведущей в купе, точнее в квартиру Непостижимки, висит знак «кирпич». А визы на установку этого знака от домоуправления не требовалось. Или ее уже выдал какой-нибудь знакомый Ганс, Гюнтер, идиот, неважно кто…

Мои размышления прервал звонок. Подняв глаза на стену, я обнаружил, что стрелки часов встретились в центральной верхней цифре. Слились в соитии, оргазме рук рабочего и колхозницы, салютуя полуночи. Звонить в это урочно-каминное, угрожающе заветное и подозрительно интимное время мог только Рябчиков. Однако вместо Рябого на видеосвязь через Whats’App вышел пьяный Игорь Панталыкин. Стал что-то невразумительное верещать про скуку, вонь и боль. Дескать, тоска его настолько заела и пригнула, что нос касается подошв, позади смеются поникшие зеркала. Город некомпетентный. Жуть жуткая грядет, настает-наступает, вот-вот ворвется. Лучшие дизайнеры сидят в соплях и сомнениях и не знают, где поставить дырку на джинсах.

– Так зеркала смеются или они поникли? – рискнул я осведомиться.

– Кругом пудреницы, – хрюкнул Игорь. – И девочки в поисках пудрениц, в сумочках роются.

– В чужих или своих? – Наблюдения друга почти совпали с моими старыми автобусными импрессиями, но напрашивалось уточнение.

– В своих. А себя не нашли. Или нашли, уже неважно, – всхлипывал Игорь. – Все равно инфантильные. И сопли у них одинаковые. У нас были семьи. Мы чего-то добились. Мы до…

– Что до? – Мямлящий стиль позволил мне вторгнуться. Хотелось съязвить. – От инфантильности до инфернальности один шаг? Или ты про ноту до?

– Мы домашние задания вып… выполнили. – Панталыкин икнул, с трудом договорив фразу.

– А кого это волнует? – Расстроившись от собственной ухмылки, я стал резким. – И, между прочим, пудрой никто больше не пользуется. До сих пор не заметил? Теперь в ходу тональный крем.

– То, что я говорю, соответствует действительности. А значит, касается всех! – Дикция Игоря внезапно улучшилась. Он уже почти скандировал, как со сцены. Потом еще раз икнул и стал говорить тише: – Возьмем любого политика. Каждый второй в жизни ничем не занимался. Но кто их спихивает? Такие же. В лучшем случае – писавшие конспекты. Нет предметной компетенции. Неучи, невежды, которые верхо- или воловодят и получают за это деньги. Ни четкости, ни цифр, ни конкретики. Лишь бы себя любимых представить. Или пофигис… пофигистически. А мне говорят, что я не так одеваюсь. Да, у меня нету размалеванных губ или ресниц, нет бежевых пальто и кед нет. И скинни не приоб… не приобретал. Не хипстер я и не транс. Но я отслеживаю базар. И хочу сделать пластическую операцию…

– Это еще зачем?

Панталыкин снова икнул и, запинаясь, произнес:

– Для успешной фортепианной игры глаза должны быть расположены друг под другом: один глаз читает верхнюю нотную строчку, предназначенную для правой руки, в то время как другое око сканирует нижнюю…

Мне бы твои проблемы, старина! К тому же ты заблуждаешься. Выполнили мы домашние задания, говоришь? Как бы не так. Мы их все-таки провалили, проявили полную некомпе́, раз с нуля начинать нужно. Опять с кем-то знакомиться, ухаживать, рассказывать о себе, нащупывать партнера в новом человеке. Все сначала. Все по новой. Привыкать, приспосабливаться. Особенности выковыривать. Из визави. Чтобы рассмотреть получше. Стряхивать с себя патину дней. Паутину. Здесь три варианта. Попытаться собственные пороки выкорчевать. Коли не получилось – недостатки припудрить, а буде и с этим труба – тогда припорошить каким-нибудь сахарком-снежком-марафетом чужие мозги. Выходит, Недостижимка права, мы не выучили свои уроки. Круговое повествование.

Впрочем, почему круговое? Линейное, зигзагообразное. Вернулись туда же, откуда пришли. Город Дессау, колыбель Курта Вайля и мастерская Вальтера Гроппиуса, которого Альма Малер предварительно кинула. Урочище Баухауза и Вильгельма Мюллера. Я как-то ночью вышел в Дессау к реке и, простите за пафос, на берегу сосредоточенно просил о сердечности – молил, чтобы Непостижимка, маневрирующая Гвиневра, бледнорукая Алина, постоянно отлучающаяся в Опочку, пренебрегшая Аленьким цветком (найти его – это вам не подснежники в Новый год собирать!), не забывала про малую капельку тепла, которую я жду от нее. Оставила бы малюсенькую такую толику. Крохотную. Странствующий валторнист не дождался этого квантика, этого винтика в сложном механизме отношений ни от богатой невесты, ни от дочери мельника. А слабо из Дессау до Берлина спешившись? Подражая классикам и назло вирусу. Так, глядишь, и состаримся, и половой вопрос потеряет свою остроту. И вообще я дурак. На самом деле мне просто хотелось о ней заботиться. Зачем же я искал диезы? Чтобы напороться на бекары? Или паче чаяния на бемоли и кирпичи? То бишь паузы. Как там выразился Панталыкин? Темно, сыро, тоска, мрак, а хочется верить, что выйдет солнышко, зазеленеет травка (веселая, разумеется), запенится пиво, прибегут чудесные царевны, поднимут меня на руки и понесут куда-то ввысь! Но снится почему-то зима, машины брызгают из-под шин, в кабаке пахнет плохо, появляются бродяги, пьяные, грязные, поднимают мечтателя-имярека на вилы и несут на шрот номер…[53] Ура! Так в чем состоит desiderium naturale eius debent? Какие ответы дает нам гевельская философия?

С лидером нового направления, политическим беженцем из Северо-Восточной Бьярмы и часовых дел мастером, я встретился на одной из пресс-конференций, куда меня заманили в качестве журналиста и переводчика. «Твой псевдоним Вышек Дуц? А я Хуучин Нууц. Старый дед», – протянул мне руку философ.

Помимо странного правительства, в Бьярме бушевал совиный грипп, стандартизированный инвентарно и метрологически как ФАРС-Дубль-диез. Новый вирус под микроскопом напоминал ледокольный винт, или нож мясорубки, или Х-образный пропеллер, с тяжелыми квадратиками-балансирами лопастей.

«Сейчас лучше было бы обойтись без рукопожатий. И идейно, и в санитарном смысле», – подумал я. Но увернуться уже не смог, поскольку наше знакомство состоялось прямо на подиуме: «Вы же Хуучин Зальтай, а говорите Нууц. Меня неправильно информировали?» – «У каждого свои псевдонимы», – коротко и кротко подтвердил Хуучин.

Японцы в зале с перепуга стали хлопать ресницами. А еще в ладоши. И хохотать. Точнее, их лица озарились улыбками. Потом они вспомнили, что собирались фотографировать. Под щелчки фотоаппаратов я задумался на пару секунд, как же перевести поделикатнее, покультурнее. Перевел дыхание. И выкрутился маяковской фразой