Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев

него попадаешь как в семью. Марокканская бабушка и эфиопский дедушка посоветуют самые лучшие вещи. Утешат. Объяснят популярно, разложат по полочкам, как родному. На всякий случай начнешь посыпать голову пеплом. Потом, хлопнув себя по лбу в поисках аргументов, попытаешься отбояриться. Скажешь, например, что все делал на бегу, прыгая на одной ноге. Тебе резонно возразят: «Так в чем же дело? Станьте на другую ногу». Ты вынырнешь из автобуса, ощущая себя полным профаном в этой жизни.

В Берлине тебя лишают автобусных шансов. В общественном транспорте с тобой-с-вами-с-нами заговорят только контролеры или бомжи. Или водители, если мы им мешаем и посадка с первой площадки не перекрыта в связи с эпидемией. Движение по рельсам здесь популярно, но оно не всегда возможно. Трамвайные, подземные и эстакадные пути чинят запоем, на насыпях тоже шуруют, в кульминации скуки немцы перекладывают шпалы, передвигают стрелки, ставят пластыри на асфальте одних и тех же перекрестков, годами занимаются прокладкой труб. Нужно пересаживаться на велосипед, а лучше на вертолет. Ведь город раскопан.

Почему? Потому что строители ждут распоряжения. Письменной визы на монтаж дорожных знаков и заграждений. Кроме того, столетний водопровод местами проложен именно под путями трамвайными. Но человек, отвечающий за выдачу распоряжений и разрешений, три недели был на несложном больничном, потом недели две разбирал ворох бумаг на своем рабочем столе, а потом, плюнув на все, отправился в отпуск. На следующие три недели. Среди землекопов, которым водоканал доверяет, мало беженцев. И гастарбайтеров мало. Прорабы еще помнят восточный Берлин семидесятых. В ту пору можно было просто позвонить кому следует и задать сакраментальный вопрос, ответа не требовавший: «Ганс, я поставлю знак „кирпич“, ладно? Мы тут копаем». И все решалось. А теперь нужно ждать отмашек, хотя уже громоздятся строительные вагончики и половина улицы все равно перекрыта. Лисы бегают под заборчиками.

Дорожный знак «кирпич» – не нотный диез. Для диеза топливо требуется. Не дизельное, любое. В условиях повышенной гравитации, будь они неладны (на Луне лучше!), любая вещь, кроме цен, только вниз катится сама по себе. Или назад. Поскольку реверс.

Да, гевельская пословица гласит: память – интегральная часть нашего настоящего и условие нашего будущего. Однако мы часто становимся рабами памяти. А необходимой предпосылкой рабства является отсутствие оптимизма. Раньше ведь в любом нужном месте находилось по нужному Гансу. Необязательно фон Гюнтеру. Вот мы думаем о таком Гансе и бредим, что в прошлом окружающая среда и ее обитатели лучше росли, цвели и колосились. Что впереди – неизвестно. Взгляд, оптимизмом не отягощенный. Нам хочется отбросить скепсис. Преодолеть его. Но как это сделать? Кто может заведомо ручаться за хорошее колошение в будущем? С помощью дежурной и дешевой присказки «Все будет хорошо, потому что должно быть хорошо»? Звучит заманчиво и почти обнадеживающе. Однако если мы попробуем рационально порассуждать, тогда окажется, что человек, руководствующийся бодряческим и бродячим постулатом подобного рода, не очень здрав. Выходит, что оптимизм рациональным быть не может. По определению. А если он противоречит разуму, следовательно – основан на эмоции. Тогда давайте разберемся, что такое эмоция. Она заменяет мыслительную операцию, приводящую нас к жестоким раздумьям и пессимистическим выводам. Время у нас быстрое. Вытеснив мыслительную операцию, мы реагируем быстрее. Получается, что люди, реагирующие сразу, не только торопятся, они более эмоциональны. Впрочем, оптимистами слывут не всегда. Скорее наоборот. Согласно Холмсу, примером эмоции, противопоказанной чистому и холодному разуму, является…

Кажется, я запутался окончательно. Потомок участника западного похода Субэдэя, адепт новой теории о том, что идея объединенной Европы родилась еще тогда, охотник за ценными гевельскими артефактами, толкователь и оппонент гавелянских мудрецов, популярный спец по Бойсу, друг Чунь Ли, защитник прав хунхузов, сенсей, проводивший сеансы спиритической связи с Сен-Сансом, Конфуцием и Юлом Бриннером, философ, часовщик и художник-акционист Хуучин Зальтай советует контролировать эмоции, точнее – беречь их, будто каждая стоит миллион тугриков. Если принять на веру данное суждение, получится, что день ото дня я раскидываюсь огромными деньгами. День-деньской сорю деньжищами. Тут есть от чего стать печальным. Притвориться бы оптимистом, рассказать какой-нибудь смешной анекдот. Но, открыв почтовый ящик, что за прикольный случай я могу рассказать? Собрались как-то югослав Кустуряка, голландец Ван дер Вег и немец Вегвайзер[51] в уютной харчевне под названием «Три таракана». Ну да, «Три таракана». Хуютной. Хотели выпить на троих. (Между прочим, настоящий Таракано, пардон, Буратино, то есть итальянский оригинал Пиноккио, трапезничал в трактире «К красному крабу», а вовсе не в «Трех пескарях».) Что было дальше, не помню. Думаю, Кустуряка, Ван дер Вег и Вегвайзер просто передрались. Или надрались. Или обсудили любовные треугольники, являющиеся, по сути, бермудскими. Равнобедренные, носогубные.

Куда несешься, тройка, ёшкин кот? Из школьного дневника да вдоль по Питерской, через реку. Отвечай! Признавайся! Тебя допрашивают три толстяка, три товарища – Сталак Тито, Голо Словный и Д. Боширофф. Как драгоценных три камня. С ударением на «ня».

Едва ли кто-то помнит старинное объявление в берлинской русской газете:

«Бриллианты, жемчуг, изумруды (то есть три камня) скупает по самому высокому курсу Вейзагер из Риги, Лейпцигерштрассе 112». Чуваку повезло, что его фамилия не Versager[52] и он не распродает свое имущество по сходной цене.

Кстати, Ферзагер, товарищ Лузер – чем не псевдоним? Они снова входят в моду. На зависть моему другу Рябчикову, коллекционеру прозвищ. Причем наиболее поспешные обладатели одной «партийно-артистической клички» жадно придумывают себе еще пару штук. На всякий случай. Выплывший из небытия печатник Церахук оказался по совместительству Розенштерном (что не запоминается, ибо звучит как Иванов). Театральный режиссер Трифон Котов выступает по радио как Отто фон Трик. Человек без определенных занятий и симпатий Назар Рында читает стихи в качестве господина Рыбнадзорова. (С ним соревнуется другой самопровозглашенный поэт Артур Малахаев, ныне Малу Хайер: встав бочком к микрофону, предуведомляет, что русский язык всегда ненавидел, однако, не освоив язык Соломоновых островов, предпочитает мат.) Псевдоним, как это удобно! Патологоанатом, купивший на Малой Арнаутской диплом дантиста, стал доктором Эркюлем М. И почти никто не в курсе, что Меркулов – его настоящая фамилия. Конечно, чего греха таить, у меня тоже есть свой ник, но мне как журналисту положено: нельзя материалы номера одинаково подписывать, даже если все они состряпаны одним человеком.

У дантиста картина на потолке, прямо над зубодробильным креслом. Полотно – назовем его так – запечатлело черных в Африке. Пациент, которому сверлят зуб, подумает (если он в этот момент способен думать): как им там плохо, намного хуже, чем мне (при виде утлых хибарок и хижин).