Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев

Глуховатый Хуучин Зальтай, он же Нууц, вынул прибор из уха и зло возразил: «Неправильно переводишь!» И тут я понял, что у меня почва из-под ног. Может быть, еще не плывет, но вот-вот. И тихонько путаюсь, и потихоньку пугаюсь, однако не повел и ухом. Потом Хуучин зачем-то рассказал собравшимся о своих впечатлениях от классического концерта в Москве. В столице России специально для Нууца, ехавшего по Транссибу в Берлин на пожизненную профессуру (но, скорее всего, не специально), давали Шуберта – «Зимний путь», «Прекрасную мельничиху».

«Певцу Оплеухину много цветов вручили. Всю сцену закидали. Так ни в одной стране не делается. Подарят букетик, и все. А тут как на кладбище», – пробурчал старик. Я перевел: «Певец Оплеухин утонул в море цветов, в других странах мира так делать не принято». – «Неправильная переводить!» – прошипел философ.

«А вы, пардон, откуда язык знаете?» – не выдержал я.

«На то я и Хуучин Нууц!» – огрызнулся мудрец.

Из зала посыпались вопросы:

«Мастер Хуучин, почему доминирующей в закадровом тексте немецкого документального фильма о Северно-Восточной Бьярме оказалась модальная частица „якобы“? Она звучала едва ли не в каждом четвертом предложении: якобы монах, якобы хорошо, якобы в бедной семье, якобы единственный, якобы…»

Нууц усмехнулся и стал отвечать без моей помощи:

«Думаю, что режиссуры в руках бывшая постмодерниста».

«Как правильно прийти домой, мастер Хуучин? И где он, дом?» – спросила юная девушка.

«Нужен поспеть разобрать… ся… Рассмотреть с высота собственного полет. – Философ отвечал медленно, обдумывая каждое слово. – Ведь их так велик… И все же чуть-чуть… среди снеги… сейчас уже дефицитная, и… временами… головокружительный зелень – торчащих наружа вкраплений маленьких серых каменных комочок».

В зале зашептались. Хуучин перешел на родной, и я стал снова переводить его:

«Календарь меняется. Льды тают. Собирайте куриных богов. Ждите нового вируса. Но сначала беженцев со стороны северного океана. Они тоже люди, тоже ищут дом, новый дом. Бегут от синтии, тринадцать скользящих по снегу племен с берегов когда-то свернувшегося моря. Нам пора выступить в защиту женщины – капитана ледокола, которая спасает их ежедневно».

Капитаншу судили в Фенноскандии, на острове Кольдевея.

– Вы нарушаете правила! – вопил юрист Додкин-младший, поддерживавший обвинение. – Ледокол зарегистрирован в Северо-Западном Каллоте, а ходит под флагом Северо-Восточной Бьярмы. Построен как балкер. Переоборудовали. Набрали где-то 17 бродяг в качестве членов экипажа. Искатели приключений. Шатаетесь по акватории взад-вперед. 100 метров длиной, шириной 17 метров, осадка шесть с половиной. При бесполезном, малоценном дедвейте. Это сколько вы воды вымещаете, сколько места занимаете в фарватерах. Топливом небось пользуетесь самым грязным. Вы соображаете, что вы делаете?

– Во-первых, топливо обычное, то же, что у всех. С тяжелыми металлами? Конечно, с ними. Так вы введите общие морские правила по контролю за вредными выбросами или хотя бы пошлины, тогда и поговорим. Во-вторых, я беженцев подбираю. А вы тут что-то про бесполезный дедвейт. И не дедвейт вовсе, а девайс! Вот как это называется, – укоризненно качала головой Рола Гретберг, капитан ледокола, старшая дочь смотрителя маяка. – В-третьих, не могу я бросить якорь ни в одном порту. Меня останавливают службы береговой охраны.

Додкин был неумолим:

– Девайс, девайс. А аусвайс у вас есть? На них на всех? – Юрист обвел руками зал, как будто в нем сидели беженцы. Зрители не шелохнулись.

– Заходить в порты вам не позволят, вас тоже отправят в ритме вальса на все три, – подчеркнул Додкин, – и вы это прекрасно знаете. С вашими беспортошными. На материке и так огромная угроза наплыва этих беспаспортных и беспардонных бармалеев. И незачем их подбирать. Спекулируют только на трудностях.

– А на каком основании мне не брать их на борт? Они что, пираты? Или песеглавцы? Или лестригоны? – допытывалась капитан. – Я их постоянно вижу, как они на подручных плавсредствах переправляются.

– Когда они захватят ваше судно, тогда вы иначе рассуждать будете.

– Кто «они»?

– Как кто? Погорельцы ваши. Захватят и на дебаркадер направят. Они же все подверглись радикализации. Синдицисты! Неправду говорят. Причем постоянно. Хотят нашу цивилизацию разрушить. Вот вы, умная молодая женщина, неужели не понимаете этого? Как говорится, спасение на водах – дело рук самих водоплавающих. Пардон, спасающихся. Говорят, вы хотели управлять речными трамваями, водить глиссеры, вот и делали бы это. Чем вам не угодило прогулочное судно на подводных крыльях?

– Их списали. И вообще я не женщина!

– А, простите.

Перепалке Гретберг с Додкиным почти безучастно, слегка потупившись, внимали четверо в мантиях и париках, сидевшие за столом, драпированным черным бархатом.

– Северный народ или нет? – тихо спросил один из них, обратившись к соседу.

– Северный, – донеслось в ответ.

– Но тогда равноверами должны быть. Или соблюдать культ сейда. Зря Додкин говорит, что синдицисты, – настойчиво шепнул первый.

– Не равноверами, а родноверами, – вмешался третий. – Весь наш процесс – для отвода глаз. Вы же знаете, что их пускают. Границы открыты. Некоторых, по слухам, направляют на подземные работы. Что-то они там под землей строят.

– Все дело в социальной астении. И в политическом средостении. И в среде, разумеется. Четвертый тоже решил поучаствовать в беседе. – Правые песни поют, левые байки рассказывают. А требуется комплексный полифакторный подход. Или нейролингвистическое программирование. Или, наоборот, отряды, которые, как в Мексике, энтузиасты и патриоты сколачивают на границе. Вы помните прецедент в Хаммабурге? Точнее – инцидент. Русскую семью попытались назад отправить, правда, прожили они много лет в этом городе. Уцепились за сына – как самое слабое звено. Дождались совершеннолетия парня и в самолет его. Обратным рейсом. Потом высланный парень несколько раз к родителям приезжал нелегально. В итоге покончил с собой. А нынешние беженцы, видимо, кому-то очень нужны.

Хочу довести до вашего сведения, – решительно напомнил о себе третий, встрял загадочным шепотком, – они лупят наших полицейских, когда за ними приходят. Если их выдворяют. Но большинство устраивается в холдинг, торгующий коврами. Так вот фирма в действительности кокаин возит. Кокс на свернутых шедеврах по ворсу рассыпан. Вроде бы ковры те же самые, чем северные хижины устилают, – чумы, яранги. Кажется, рогожки такие лоскутные. А оказывается, есть там ворс! Потом эти подстилки разворачивают и снег собирают специальным пылесосом.

– Да бросьте, коллега, ваши сказки! – возмутился второй. – Вы их с латиносами перепутали, где всего завались, и коки, и кактусов, и конопли. А у этих на Севере – обычный снег и ничего, кроме снега.

Не знаю, приснился ли мне вышеприведенный диалог судей (на остров Кольдевея меня пока не заносило, хотя куда нас только не забрасывает по заданиям разных редакций), но вот с мастером Хуучином я позже