Базельские колокола - Луи Арагон

Катерина и Юдифь чувствовали себя сообщницами. Катерина подарила своей новой подруге — «Единственный и его достояние» Штирнера и книгу под названием «Мальтузианство и материнство». Они встречались на Монпарнасе, где у Юдифь были знакомые художники. Колено Катерины всё ещё болело.

Катерина вспомнила, что она у Либертада встречалась с одним студентом-медиком и что он помог жене одного товарища отделаться от нежеланного ребёнка. Она с трудом разыскала бывших друзей наборщика. Они снимали теперь помещение в Роменвиле, где они собирались, как когда-то на улице Шевалье-де-ла-Барр. Тут же находилась редакция «Анархии».

Катерина встретила там новых людей. Они отнеслись к ней с подозрением, неизвестно почему. Никто не знал, куда девался эскулап. Буржуем стал. Дали ей всё-таки какой-то адрес. В саду было хорошо, конец весны. Катерина со странным волнением смотрела на этих славных парней, у которых, как и у неё, свои нелады с жизнью и убеждениями. Люди, такие непохожие на тех, с которыми она теперь проводила остаток своих дней. Ей было немного стыдно. Типографы, бывшие рабочие, портные, механики, столяры, интеллигенты.

Тут, среди пригородных кустиков, под звуки выстрелов из винтовки — подруга одного из товарищей стреляла в цель — она почувствовала, что её мучает совесть за то, что она от них отдалилась. Эти люди продолжали свою странную борьбу. Из дома доносился шум печатного станка. К робкому запаху сирени примешивался запах краски и влажной бумаги. Молодой парень, — он служил в мелочной лавке или что-то в этом роде, все уже давно забыли, чем он занимается, — во все глаза смотрел на Катерину. Щуплый, волосы, с пробором посередине, длинные по бокам, свисают прядью на лоб. Она его никогда не видела, новенький, мальчик ещё. Странно, Катерине чудилось, что он замечает, как ей не по себе. Она и сама не знала, что с ней такое. Глаза юноши, казалось, понимали.

Она вполголоса разговаривала с одним из бывших адъютантов Либертада. Очевидно, о ней сохранились не такие уж плохие воспоминания. Она теперь вращается в другом обществе, но ведь вы же знаете, у анархистов нет классовых предрассудков. Катерина думала при этом не без горечи о некоторых более или менее знакомых ей кругах социалистов. Ей дали адрес, который она просила: где-то на улице Лепик. Колено продолжало болеть.

Вдруг у неё потемнело в глазах. Её бросило в жар. Туман. Кашель трясёт, сгибает её, и рот наполняется, наводняется влагой. Её пальцы бессознательно шарят по сумке, никак не открыть, она ищет платок. Рот полон. На неё смотрят.

Мальчик с пробором посередине бросается к ней. И верно: она шатается. Она хочет что-то сказать. Что это течёт по губам? Рука её угадывает кровь. Она чувствует, что теряет сознание.

Она приходит в себя в доме, на кровати, в маленькой комнате; около неё молодая женщина, она качает головой. Кофточка Катерины испорчена, вся в крови. Новенький тоже здесь. Он всё ещё смотрит на неё.

— Это в первый раз? Не отвечайте. Только глазами. Потому что я знаю, у меня то же самое. Надо молчать, чтобы не растрясло. Уже было? Так же сильно? Нет? Нет? Вы показывались докторам?

Было что-то удивительно мягкое и родное в голосе мальчика. Она чувствует себя очень слабой. Всё кружится. Это, должно быть, было очень сильно… очень. Теперь у неё влажные глаза, слёзы. Мальчик опять заговорил:

— Ну, не надо плакать! У меня это было три-четыре раза, уж я и не знаю. Схватило меня в Френ 31. Хорошего мало. Они не хотели класть меня в больницу. Ну и морда же у меня была, когда я вышел. Тогда меня отправили в Сен-Морис 32. Всё одно — тюрьма.

Он говорил очень быстро, точно хотел помешать ей вставить слово. Она поняла, что он боится, как бы у неё опять не началось, и что он не хочет, чтоб она шевелилась, даже шевелила языком. Он был некрасивый; но очень милый.

Она пролежала два часа, и её отпустили. Возвращение было не особенно приятное. К счастью, госпожи Симонидзе не было дома. Катерина боялась, что мать начнёт её спрашивать, что это за пятна у неё на кофточке. Она успела переодеться.

Врач с улицы Лепик жил в трёх тёмных комнатах. Одна была отведена под гинекологический кабинет. Всё это было не очень опрятно. На покрытой плюшем каминной доске бронзовый «Давид, побеждающий Голиафа», потерял саблю, которую он собирался вложить в ножны. Но пакетик ваты у его ног напоминал о медицинском назначении помещения.

Женщина, одетая сестрой, открыла им дверь и провела Катерину и Юдифь в кабинет. С доктором она вела себя довольно фамильярно. Доктор Плантэ был толстенький человечек с нервными руками и грязной бородкой. Как только Катерина сказала, кто её прислал, он сейчас же оставил официальный докторский тон и заговорил с пациентками на «ты». Не было никаких сомнений: девочка беременна, и уже давно. Тянуть нельзя, чем позже, тем опаснее. Катерина кашляла, должно быть, от смущения.

Это было совсем не так просто — найти место, где Юдифь могла бы поселиться после операции. Ни на кого нельзя было положиться. Есть люди, которым доверяешь, но которых нельзя просить о таком одолжении. Всё обойдётся очень просто, так сказал врач. У Марты Юдифь не могла остановиться из-за Соланж. И потом это было неудобно — пансионеры. В конце концов порешили на том, что они снимут комнату в гостинице за кладбищем Монпарнас. Подъедут на такси, с багажом, как будто Юдифь приехала из Швейцарии. У неё есть кузина, она будет за ней ухаживать. Взволнованная, романтическая провинциалка, приехавшая в Париж, на юридический факультет.

Пока в квартире врача приготовлялись к операции, пока намазанная сестра надевала на мебель белые чехольчики, под малоубедительным предлогом гигиены, несмотря на взволнованную Юдифь, Катерина вдруг обратилась к доктору Плантэ с просьбой:

— Доктор, вы не могли бы меня выслушать?

Момент был, правда, неподходящий, но доктор ничего нс имел против — послушать немножко. Кашляните, так… вздохните. Мимоходом он поглаживал грудь больной. По привычке, не больше.

Разогнувшись, он с серьёзным лицом стал теребить бородку. Он мялся. Когда он понял, что Катерина знает, чем она больна, он выложил ей всё без обиняков:

— Каверна, и ещё какая. Я дам вам письмо к Кадиу. Прохвост, но лучший специалист по туберкулёзу костей… я был у него на практике…

Операция, как и следовало ожидать, вполне удалась. Юдифь сжимала губы, взгляд у неё был мутный, но