Базельские колокола - Луи Арагон

Берта разливала шампанское.

И Катерина заговорила о своей смерти.

Совсем простой случай, но в нём была вся таинственность молодости и могилы. Эта не осознанная до сих пор жизнь, как будто так и полагается жить. Искание чего-то, непохожего на то, что ты есть сам, влекло её к мужчинам, столь же отличным друг от друга, как зимние дни от летних. Невозможность ограничиться одним человеком. Мир — клетка вокруг каждого человека в отдельности. Возмущённая женственность. Влечение к тому, что стоит за этими ограниченными жизнями, к неведомому им миру. Огромный рабочий мир, который не считается с границами и над которым разыгрываются светские комедии. Настоящая сила, в которую она, как женщина, верит. Уверенность в том, что весь этот мир рано или поздно взлетит на воздух. И потом…

И потом отрывистый, сухой кашель, который не проходит. Незнакомая прежде усталость. Боль в груди. В один прекрасный день — странный вкус во рту. Кровь. Не нужно делать трагедии. Как-то утром она оделась возможно скромнее: она ведь знает, что правда — только для бедных. Она пошла в Лаэнек на приём. Это недалеко от неё, а в Неккере 28 она боялась встретить приятеля, врача. Она узнала всю правду. Ей сказали её без прикрас. Каверны в обоих лёгких. Безнадёжно. Кончено; если лечиться, можно протянуть. Года два, если повезёт — три. Вот и всё. Она целый день читала в Сент-Женевьев 29 медицинскую энциклопедию. Вечером, чувствуя, как поднимается жар, она не хотела возвращаться домой, разговаривать с матерью, с кем бы то ни было. Она пообедала в ресторанчике на набережной Сены. Потом села в метро и доехала до Булонского леса.

— Вы приняли меня за проститутку? Правда ведь? Знаете, я не считаю это обидным для себя…

Берта гладила её руки. Мужчина, облокотившись на одну руку и закинув голову, покусывал тонкие губы.

— Врачи меня приговорили, — сказал он. — Видите, я не умер от этого. Но я знаю, что значит, когда в один прекрасный день время перед вами уже не расстилается точно бесконечная равнина… Как вы решили поступить?

Нелепый вопрос! Катерина сама удивилась тому, что отвечает на него. Разве человек, веривший в загробное существование и переставший в него верить, меняет образ жизни? Катерина говорила, думая о калеке Либертаде. Если заранее знать, что жить остаётся недолго, нет ли способов умереть — более достойных, чем агония? Анархистка? Да, она анархистка, оттого что всякая власть, всякое правительство, право, государство, — это всегда власть мужчины над женщиной. Ей осталось жить два года! В течение двух лет она будет стараться властвовать над мужчинами, каждую минуту опровергать их мужской закон… У неё будет сколько угодно любовников. Нет, смерть не может вселить в неё отвращение к жизни. И каждая минута этих двух лет будет вызовом порядку, выдуманному мужчинами. Что касается конца, она не отвечает за то, что ей удастся удалиться с блеском, но не в этом суть.

Внезапно Катерина узнала хозяина дома. Или скорее его портрет на стене, который она видела в прошлом году на выставке: Анри Батай 30. Писатель отвечал на её последние слова, она прервала его:

— Простите, но я должна вас предупредить, что я знаю, кто вы.

Эта искренность лишь вернула разговор к прежней теме, как поворачивается со скрипом дверь. В шампанском таял лёд.

Теперь Батай говорил о себе.

— Да, я долго жил с мыслью о собственной смерти. Я смотрел на окружающий меня мир, как на блестящий огонь, который должен погаснуть. Эта уверенность не исчезла, когда я убедился в том, что буду ещё жить, когда я излечился от недуга, так долго бывшего остовом всей моей жизни. Я знаю, что всё, что меня окружает, должно погибнуть. Недуг не во мне, но в этом мире, к которому я принадлежу, который вертится, унося меня с собой. И именно этот мир исчезнет. И именно эту драму я выражаю, и эта драма и есть мой театр и моя жизнь.

В летнем воздухе комнаты веяло беспокойством, оно чувствовалось в глазах женщины, этой Берты Бади, одновременно исполнительницы главных ролей в его пьесах и великой любви всей его жизни. То было желание соединить свою жизнь со своим искусством. Этому человеку, казалось бы, всё дано и во всём отказано, успех его в равнодушном Париже был велик, но не был тем успехом, какой он, богатый и больной человек, до смешного артист, хотел бы иметь.

— Мы находимся в конце эпохи, на пороге нового мира. Мы, дети Византии, что можем мы сделать? Мы проклинаем этот прогнивший мир, являющийся нашей плотью. Я изо всех сил взываю к будущему, я вижу иногда его серьёзный лик. Вы говорили, девушка, о рабочем мире. Я приветствую всем мною написанным зарю социализма. Но на нас лежит проклятие, на нас, на мне. Эта умирающая вселенная и я, мы — неделимое целое. Как римский патриций, читающий в глазах рабов приговор языческому обществу, я трачу мои последние дни на кровавые пиршества Нерона… Нет, вы не знаете, до какой степени сознательности можно дойти в этой квартире на авеню дю Буа в начале двадцатого века. Придёт день, когда новые люди будут читать мои книги с открывшимися глазами. Они увидят, как я ненавидел судно, на котором плыл, как я молил о буре и гибели и как огни бриллиантов не могли отвлечь моих глаз от звёзд!

Что с Катериной, она пьяна? Потеплевшее шампанское оттеняло слова, как аккомпанемент играющего под сурдинку оркестра. Пережитое Катериной сливалось с этой обстановкой. Воспоминания о Клюзе как-то странно населяли ночь, такую же жаркую, как тогда, когда в маленькой убогой комнате мать говорила над телом большого мёртвого ребёнка. Этот богатый человек, плод, завершение целой цивилизации, среди произведений утончённой роскоши, на которые он указывал, как на зримые симптомы смерти, этот человек находил пророческие слова, отзывавшиеся в самом сердце Катерины.

Правда ли, что он каждый день так вот думает, так вот смотрит на вещи? Может быть, в нём было какое-то женское начало, заставлявшее его говорить то, что от него ждало это существо, пришедшее из мрака. Не надо её разочаровывать, она должна унести из этой ночи представление о нём — образ, на который Батай, поэт, лишний раз поставил всё.

Она видела в нём тогда нечто вроде главной фигуры маскарада, скрипача дурного пошиба, ведущего танец смерти. Ей казалось, что она понимает, чего он искал под деревьями Булонского леса.