За гранью. Поместье - Джон Голсуорси

Оба замолчали, улыбаясь и вспоминая хороший заезд.

– Красивый у вас пес. Сколько ему?

– Двенадцать. Ужасно, когда собаки начинают стареть.

Опять наступил короткий период молчания. Брайан спокойно смотрел на Джип ясными глазами.

– Я однажды заезжал к вам. Вместе с матерью. В ноябре позапрошлого года. У вас кто-то болел.

– Да, это была я.

– Сильно?

Джип покачала головой.

– Я слышал, что вы вышли замуж… – сказал он, чуть сильнее растягивая слова, как если бы хотел смягчить неловкость замечания.

Джип подняла глаза:

– Да, но я с маленькой дочерью опять живу у отца.

Она и сама не могла бы сказать, что на нее нашло: так разоткровенничаться.

– А-а, теперь понятно, почему вас нигде не было видно, – непринужденно ответил Брайан. – Хорошая была охота!

– Превосходная! Это вас мать провожала на платформе?

– Да, и сестра Эдит. Уидрингтон – жутко унылое место. Наверно, Милденхем ничуть не лучше?

– Там очень тихо, но мне нравится.

– Кстати, какая теперь у вас фамилия?

– Фьорсен.

– Ах да! Скрипач. Жизнь всегда немного рискованная игра, не правда ли?

Джип не ответила на это странное замечание, да и вообще не знала, как себя вести с этим дерзким юношей с привлекательными карими глазами и небрежной улыбкой и в то же время основательно-серьезным лицом. Брайан достал из кармана красную книжицу.

– У вас тоже есть? Я всегда беру их с собой в дорогу. До сих пор не написано ничего лучше, верно?

Книга сонетов Шекспира была раскрыта на следующих строках:

Не допускаю я преград слиянью

Двух верных душ! Любовь не есть любовь,

Когда она при каждом колебанье

То исчезает, то приходит вновь.

Джип дочитала сонет до конца:

У времени нет власти над любовью;

Хотя оно мертвит красу лица,

Не в силах привести любовь к безмолвью.

Любви живой нет смертного конца…[20] –

и посмотрела в окно. Мимо тянулись поля и насыпи. Клонившееся к горизонту солнце отбрасывало равномерный свет на широкое зеленовато-белое пространство и пятнистых коров у канав, лениво помахивавших хвостами. Солнечные лучи, в которых плясали пылинки, проникли в купе. Протянув книгу владельцу сквозь столбик света, Джип тихо сказала:

– Да, чудесные стихи. Вы их часто читаете?

– Боюсь, что мне больше приходится читать о праве. Но тоньше стихов нет ничего в мире, вы согласны?

– Нет. Я думаю, музыка тоньше.

– Вы занимаетесь музыкой?

– Немножко.

– По вашему виду этого не скажешь.

– То есть я занимаюсь мало?

– Нет, я хотел сказать, что вы без нее жить не можете.

– Спасибо. А вы совсем не любите музыку?

– Я оперу люблю.

– Опера – это гибрид, низшая форма.

– Поэтому она меня и устраивает. А вам разве не нравится?

– Нравится. Поэтому я и решила вернуться в Лондон.

– Вот как? У вас абонемент?

– На этот сезон.

– У меня тоже. Здорово! Тогда мы еще увидимся.

Джип улыбнулась. Она давненько не беседовала с мужчинами своего возраста, чье-либо лицо давно не вызывало у нее любопытства и восхищения, да и ей самой тоже давно не восхищались. Поезд повернул на запад, солнечный свет сместился, затопив часть ее фигуры от коленей и выше, его тепло усилило беззаботное ощущение неожиданной удачи и контроля над своей судьбой вместо покорности ей.

Поразительно, как много тем для обсуждения можно найти за два-три часа путешествия по железной дороге! И все эти часы их сопровождала ласковая теплота. Откуда берется доверительный тон? Из-за необходимости говорить поверх шума поезда? Или дело в замкнутом пространстве и постоянных толчках, которые развивают дружеские отношения быстрее и делают глубже, чем недели поверхностного знакомства? На протяжении долгой беседы чаще говорил Брайан. К тому же Джип о многом не могла рассказать, поэтому предпочла слушать. Манера Саммерхея немного растягивать слова, смелые остроты, заразительный, неудержимый смех очаровали ее. Он безо всякого стеснения описал свое прошлое – учебу в частной школе, студенческую жизнь, работу в коллегии адвокатов, амбиции, вкусы и даже пинки судьбы. К этой спонтанной исповеди постоянно примешивались комплименты. Джип чувствовала, как это чувствует любая красивая женщина, ненавязчивое восхищение. Брайан спросил, не играет ли она в пикет.

– Да, играю, почти каждый вечер, с отцом.

– Может, сыграем партию?

Джип сразу сообразила, что он предлагает игру, чтобы сидеть поближе к ней, накрыв их колени одной газетой, сдавать карты, невзначай касаясь ее руки, видеть получше ее лицо. Это не вызывало неприятных эмоций, потому что ей, в свою очередь, нравилось смотреть на лицо юноши, не лишенное, что называется, шарма – легкого, без елейности обаяния, какого никогда не встретишь у множества других твердых, красивых, внушительных лиц.

Увы, даже поездки по железной дороге однажды заканчиваются. Когда Брайан взял ее за руку, чтобы попрощаться, Джип непроизвольно ответила легким пожатием. Провожая такси, в котором она сидела, со старым псом под мышкой, с приподнятой шляпой и выражением искреннего, хотя и немного грустного обожания на лице Брайан сказал:

– Тогда увидимся в опере или на Роу. И, возможно, я как-нибудь загляну на Бери-стрит – вы позволите?

Ответив на добрые слова кивком, Джип укатила в духоту лондонского вечера. Отец еще не вернулся с ужина, и она сразу поднялась к себе в комнату. После сельского приволья дом на Бери-стрит показался ей тесным. Надев капот, она села расчесывать пропахшие паровозным дымом волосы.

Несколько месяцев после ухода от Фьорсена она чувствовала одно лишь облегчение. И только недавно начала осознавать свое положение – замужней и в то же время безмужней женщины, чьи пробудившиеся чувства так и не получили удовлетворения, чья душа все еще ждала откровения любви; женщины, несмотря на постигшее ее разочарование, безотчетно все больше тосковавшей по настоящему спутнику жизни. Сердце и красота Джип с каждым часом все больше созревали для любви. В этот вечер, глядя на сосредоточенное и скорбное отражение в зеркале, она с небывалой ясностью осознала свое положение, все его пустынное бесплодие. Что толку от ее красоты? Она больше никем не востребована! Ей нет еще и двадцати шести, а она почти превратилась в монашку. Чтобы унять дрожь, возникшую несмотря на летний зной, она плотнее закуталась в капот. По крайней мере, в прошлом году она в это же время еще находилась в гуще жизни, а не на ее обочине. И все-таки лучше такая жизнь, чем возвращение