За гранью. Поместье - Джон Голсуорси

глаза. Перед мысленным взором возникло лицо – ее лицо. В домах напротив один за другим гасли огни, в такой поздний час по дороге не проезжали такси и редко появлялись прохожие, а Саммерхей все продолжал сидеть, словно в трансе, на его губах то появлялась, то пропадала улыбка. Воздух над рекой лениво двигался вместе с проникшим в русло приливом.

Он вернулся в дом в три часа ночи, когда уже занималась заря, но вместо того, чтобы лечь спать, занялся делом, которое должен был представлять наутро в суде как помощник главного адвоката, и сидел над ним, пока не настало время ехать на конную прогулку, принимать ванну и завтракать. Брайан обладал конституцией, какой нередко отличаются адвокаты, возможно, навеянной разреженной атмосферой судебных помещений, позволяющей работать ночи напролет без ущерба для здоровья. Более того, ему лучше всего работалось затяжными периодами, когда ничто не отвлекало от дела. Обладавший настоящими способностями и влюбленный в свою работу, он, несомненно, стоял на пути к известности, однако в перерывах между приливами энергии не было человека, который плыл бы по течению безмятежнее, чем Брайан Саммерхей. В итоге он представлял собой ходячее противоречие. Предпочитал жить в маленьком доме в Челси, нежели в Темпле или Сент-Джеймсе, потому как любил уединение. При этом был прекрасным товарищем, имел множество друзей, испытывавших к нему беззлобную подозрительность как к человеку, склонному то к порывам трудового энтузиазма, то к безудержному веселью; кого интересовали то шумная компания, то одиночество. Почти все женщины находили его привлекательным. Но если он в прошлом и обжегся раз или два, в целом держался невозмутимо. Признаться, Брайан был несколько склонен к азартным играм и слыл одним из тех игроков, что рискуют по-крупному, но в конце концов после бесшабашного, удачного нырка в глубину неизменно поднимаются на поверхность, и так до того дня, когда однажды не смогут всплыть. Его отец дипломат умер пятнадцать лет назад. Мать хорошо знали в кругах высшего света с претензией на интеллектуальность. Братьев у него не было, только две сестры, зато имелся собственный доход. Вот каким был Брайан Саммерхей, молодой человек двадцати шести лет от роду, в ту пору, когда у человека еще не прорезались зубы мудрости и глубину характера не измерили жизненные невзгоды.

Отправляясь утром в Темпл, Брайан все еще чувствовал необычайную легкость, все еще видел перед собой заветное лицо с его идеальной симметрией, теплый оттенок кожи, карие, широко поставленные улыбающиеся глаза, маленькие изящные ушки, волну темно-каштановых волос. А может, ему запомнилось нечто не столь отчетливое: эманация, игра света во взгляде, ракурс, неповторимая грация – что-то такое, что привлекло его, заставило обернуться, тронуло сердце? Что бы это ни было, оно не отпускало, и ему вовсе не хотелось избавиться от наваждения. Ибо таков уж был его характер – стоило какой-нибудь лошади ему понравиться, как он не раздумывая ставил деньги на каждый ее заезд. Когда ему нравилась какая-нибудь опера, он ходил смотреть ее снова и снова. А если это были стихи, перечитывал их, пока не заучивал наизусть. Гуляя по речному берегу по привычному маршруту, он испытывал странные, непривычные ощущения – душа то обмирала, то бунтовала. И он был счастлив.

Брайан опаздывал, и поэтому сразу прошел в зал суда. Парик и мантия еще больше подчеркивали георгианские черты в его облике. Добавить только одну-другую мушку на лицо, широкополую бархатную мантию, меч, табакерку плюс серый парик или нечто в этом духе, и его невозможно было бы отличить от выходца из XVIII века менее буколического пошиба – та же крепкая, но легкая фигура, широкое загорелое лицо, четко очерченные, но не тонкие губы, та же легкая надменность и залихватский вид, ясный взгляд и бьющая через край энергия. Просто жаль, что он родился на пару веков позже.

Брайан лишь пару раз нарисовал и зачеркнул лицо на промокашке, в остальное же время внимательно слушал «вашесть» и доводы сторон, безошибочно опросил двух свидетелей и нагнал страху перекрестным допросом на третьего, по-дружески отобедал в суде с проигрывающим процесс адвокатом другой стороны, потому что оба пока еще не достигли той степени профессиональной зрелости, что позволяет называть врага «друг мой» и обращаться к нему с подчеркнутой суровостью. Хотя знакомые любили отпускать в его адрес шуточки, на которые Брайан всегда находил что ответить, его поведение в адвокатской конторе, суде, на выездных сессиях, в клубе, высшем свете или на охоте заставляло умолкнуть даже самых рьяных шутников. Есть такая порода мужчин, отнюдь не ангелов, чей авторитет обрекает вульгарные шутки на провал. У французов их называют «спиритюэль». Для таких мужчин характерна отчаянная влюбчивость, о которой они не любят распространяться.

Вернувшись наконец в адвокатскую контору, Брайан смыл с себя пропитывающий правосудие тяжелый запах судебных мантий и пергамента, селедочный дух и вонь клеевой краски, окунул курчавую голову в воду и яростно растерся полотенцем, после чего, сдвинув шляпу на затылок, с сигарой в зубах отправился в одиночестве гулять по набережной. Было уже около семи. Вчера в это же время он сел на поезд, обернулся и увидел лицо, которое до сих пор стояло у него перед глазами. Приступы лихорадки, как известно, случаются в определенные часы дня. Точно так же у него в душе вспыхнуло желание снова увидеть ее и мгновенно превратилось в одержимость, потому как не могло быть исполнено. Никто не ходит в гости в семь часов вечера! Мысль о посещении клуба, где он обычно проводил эту часть дня, казалась пустой и пресной, пока ему не пришло в голову, что до клуба можно дойти по Бери-стрит. Однако рядом с Чаринг-Кроссом его хлопнула по плечу чья-то ладонь, и голос одного из давних знакомых воскликнул:

– Привет, Брайан!

Странно, что он раньше не замечал, насколько пустым был этот приятель с его болтовней о политике, скачках, о том, кто из знакомых больший осел, и какую первостепенную важность он придавал подобным темам. Резко остановившись, Брайан проронил:

– Слушай, старина, иди-ка в клуб первым, там и поговорим. До скорого.

– А что? Что-нибудь случилось?

С ленивой улыбкой Саммерхей ответил:

– И в небе, и в земле сокрыто больше, чем снится вашей мудрости, Горацио[22].

И, повернувшись на каблуках, зашагал прочь.

Удостоверившись, что друга не видно, Саммерхей возобновил движение в направлении Бери-стрит, прошел мимо обувного магазина, где давно хотел заказать две пары обуви, и подумал: «Интересно, куда ходит за покупками она?» Фигура Джип предстала перед его мысленным взором совсем как живая – вот она сидит в