Растворяясь в песках - Гитанджали Шри

– Ты даже не съездил посмотреть, как она там, в каком состоянии, откуда тебе знать? Ладно, отправил туда на время переезда, но оставлять так надолго. Там больше пьют, чем едят, и редко лекарства, чаще – спиртное, ничего не бывает вовремя, холодильник откроешь – пусто, чтобы поднять что-то, нужно согнуться в три погибели, шаг сделаешь – запнешься о стену, хочешь взять фрукт из миски – нужно раскачаться на качелях и выловить в полете, и в любой момент ты можешь упасть. Эта мебель из соломы и палок, которую отдают бесплатно, – от нее без конца пыль и грязь в доме. А весь мусор, который находят на улице, несут Маме, чтобы она что-то там делала из него, а кто-то другой продавал бы. Кто выиграл оттого, что Мать отправили туда? Она-то там, а нам приходится таскаться туда-сюда без конца, это мы должны водить ее к доктору и заказывать лекарства в государственной аптеке, а Дочь – молодец. Даже чай Мама встает и делает сама. Здесь ей не приходилось вставать. Она управляла домом со своей кровати – просила все, что нужно, и раздавала указания. Все для нее, и все с почтением. А теперь на подножном корму, и делай все сама – в этом-то возрасте, а все потому, что хозяйка того дома, если его вообще можно домом назвать, занята покорением мира, а Мать родную отдала на попечение слугам, кто они вообще и откуда? И как тут не упасть? Мы опозорены, потому что получается, это мы ее выставили из дома, а ведь я говорила, не годится ей жить в доме Дочери, незамужняя ли она, разведенная, одинокая или еще что. Каждый день сын говорит мне, что нельзя же притащить ее силой, все-таки это ее Дочь, не враг какой-то. Но у меня сердце все время не на месте было. Дочь, конечно, но совсем не умеет ни о ком заботиться, сама в полном раздрае. Когда Мама была здесь, я без конца переживала, когда ее нет – тем более, сын говорит, что жить за другого его жизнью невозможно, и в том, что она упала, нет моей вины, но у меня сердце кровью обливается, а ты посылал меня или Сида только для того, чтобы получить ее подпись, не посчитал нужным хотя бы раз сходить сам и посмотреть, в каком она состоянии, и привезти ее обратно.

– Как я мог пойти? – бросил на нее яростный взгляд Старший. Он не произнес: «Мама упала из-за сари, и кто сказал, что я не ходил и не видел?»

43

Потому что он видел. И ходил. Он поддался изменчивому настроению листьев. Как ветер не мог сдержать своих порывов, так и Старший – своих. Все помнят, что Мать пропала в последние дни зимы, а нашли ее весной. Сложно сказать точно, сколько дней прошло. Год за годом в конце зимы деревья начинают сбрасывать сухие листья, а из-под них пробиваются новые побеги. Так зима растворяется в весне. Сверху раздается потрескивание, сухие листья срываются и шуршат на земле, а в нежной листве, выглядывающей из-под них, еле уловимый ветерок бормочет, как нежно-зеленая трава. Сверху вздохи прощания, снизу вдохи надежды.

Старший переживал из-за перемен с домом, перемен с работой и перемены обстановки. Все эти перемены заставляли его хрустеть так же, как те сухие листья на земле. Мама исчезла, листья становились все суше и суше, а его сердце все тревожнее и уязвимее.

Но Мама нашлась. Сердце его возликовало совершенно по-детски. Проросли нежные мягкие листочки и побеги.

Отправил ее к сестре на несколько дней. Пусть те листья, которым суждено упасть, упадут, а те, которым суждено вырасти, – вырастут.

Никто не понял, когда листья опять успели поменять время года в его сердце. В разгар сезона дождей. Листья растолстели. Тяжело-тяжело свисали. И сочились тоской. Даже когда молчали, были наполнены тяжестью. Полное тело – это красиво, но в густом цвете таится печаль. Рага тоски. Медленное, очень медленное и унылое вступление – алап. Или плач – вилап.

Всесторонне образованный бывший чиновник не понял. Не узнал отдающуюся в его сердце рагу тоски, исполняемую листьями. Сник. Жена говорила, что такова участь всех, кто вышел на пенсию, – не знаешь, как скоротать день и ночь, сидишь и все время насасываешь краешек своей майки. Она тоже образованная. Но не знала, что печаль просачивается через листья, которые сначала срывал грубый ветер, потом он стал весенним, слегка подмок, а теперь неистово бил дождями.

Никто не понимает раги ветра, рожденные из листьев, и не может разгадать знаки, которые они оставляют на сердце.

А что такое понимание вообще? – даже этого не понимает никто – И где оно находится? В мозгах, которые поскрипывают, простукивая наш лоб изнутри? Туда-то оно и запрятано – так нас всех учили. А тело и душа болтаются, как слюни, на этих мозгах, закрученных в джалеби![102] Ты как исчезнувшая Алиса, и все, что от тебя осталось, – те самые мозги, которые стали улыбкой и повисли в воздухе? Нос, глаза, губы, шея, плечи, локти, колени, щиколотки, пятерни, бедра, голенький потешный обвисший живот, спина-от-ворот-поворот, хлам, срам, ни ума, ни разума, совершенно никчемные. Ах, если бы кто-то знал, что все эти части тела не какие-то джалеби, а балушахи, раджбхог, мотичур, шрикханд, шафрановая халва, кулфи, басунди. В них и сердце, и разум, и душа – разве поместится все это в тщедушном джалеби? И вот теперь представьте, сколько сердец, разума и душ у каждого из нас! Так ребенок становится пандитом[103], усвоив веды горлом еще до того, как они дошли до его джалеби-мозгов. Музыканты Бхимсен, Шарафат и Латафат[104] всем своим телом чувствуют каждую ноту, каждый тон и соединяют их в мелодию. Разве под силу это одним только высушенным бестолковым ненасытным джалебишкам с их строго определенным местоположением? У разбойника Ратнакара мозги были никудышные, оттого он все твердил «мара-мара» – «мертвый-мертвый». Но сердце и душа его были полны бхакти[105], поэтому, когда он повторял «мара-мара», получалось имя господа «Рама-Рама» – так он спасся и стал риши Вальмики[106]. Джалеби всего лишь пустозвон и хвастунишка – ни с чем из всего этого ему не справиться.

Для простоты – что такое мозг? Это то, где происходит процесс мышления. А что такое мышление? Это то,