Растворяясь в песках - Гитанджали Шри

что увидел, понюхал, почувствовал, попробовал, помахал, покружил щегольнул. Разве может джалеби, заключенное в черепную коробку, сделать все это? Это делают другие части тела, и это они – око мудрости, истинный разум. Джалеби всего лишь хранилище, или склад, или бакалейная лавка. Место, где хранятся вещи, всё.

В разуме, находившемся в коленях и запястьях Старшего, в других частях тела и даже в волосках, – вопреки тому, что был запрятан в черепную коробку, – а также в его сердце и душе что-то шуршало. Он затосковал. Иногда впадал в отчаяние: «Что делать?» Ветер, разносящий плач листьев, о чем-то напоминал ему, но он не мог вспомнить, о чем. А напоминал он о том, что в те дни, когда Мама была рядом, в том доме, в котором они жили до его выхода на пенсию, ветер колокольчиками звенел в крошечных листочках – это и терзало его память, но он даже не догадывался. Он никак не мог понять, что за чесотка заставляет его без конца чесать голову, поворачивать колени в разные стороны, потягиваться, раскинув руки, и обшаривать пустоту. Просто однажды он поехал в банк по делам – это было единственное, зачем он вышел из дома, размышляя, то ли вложить деньги в акции, то ли открыть фиксированный депозит, а заодно поболтать с менеджером, с которым они приятельствовали со времен службы, выпить с ним лимонного чая и обсудить политические перспективы. Выполнив эту программу, он поехал домой на машине и случайно повернул налево, на улицу, где был дом Дочери. Ну не то чтобы он именно повернул налево, просто сдавал назад и отъехал левее, а оттуда уже была видна та самая улица. Но в дом Дочери он не ходил. Да, чуть впереди был дом Джамала, его сына-инженера на прошлой неделе застрелили на почве ненависти в каком-то пабе в Америке. Он подумал, не зайти ли ему выразить свои соболезнования, раз уж оказался здесь. «Надо было сходить в туалет в банке, – мелькнуло у него в голове, – придется теперь остановиться у обочины».

Заглушив двигатель у каких-то зарослей, он подумал: «Вот тут, в дождливых сумерках». Посмотрел наверх: «Дождь может пойти в любой момент, но еще видны сгустки солнечного света». А еще он увидел тот самый дом, в который Мама отправилась сменить обстановку. Тот самый, на втором этаже, прижался к тому дереву, вон тот балкон, ага, цветочные горшки, наверное, Маминых рук дело. Там внутри свет. В сезон дождей рано включают.

Кто-то вышел на балкон. Старший шмыгнул в кусты. Мама. В длинном платье. Делает долгие-долгие вдохи, как будто выцеживает из воздуха какой-то аромат. Что-то говорит. Горшкам и растениям. Внимательно их осматривает, что-то втолковывает, щекочет тростью. Потом Мама подняла трость в небо, что-то сказала и засмеялась. А что, если бы упала в этом нелепом балахоне? Странный наряд, сестра сама-то одевается не пойми как, решила и Мать одевать так же? Какая-то соломенная накидка дервиша.

В этот момент Мать повернулась. Чтобы идти внутрь. Спиной к Старшему. Показалась на миг и ушла. Старшему стало не по себе. Он закрыл машину и перешел на другую сторону улицы, туда, где был дом. К дереву, ствол которого окружали булыжники, а ветви тянулись к тому самому балкону. Бог знает, что взбрело ему в голову, но он забрался на булыжник, а потом запрыгнул на дерево, укрывшись в листве.

В головном мозгу пробка, разума в других частях тела он не ощущает, так что же еще может прийти в голову? Забрался на дерево и вглядывается туда, где горит свет, чтобы получше рассмотреть. Никто не видел, как он вглядывался.

Вообще-то видели. Вороны. Их собрание было нарушено его играми в прятки и чехарду.

44

Старший ошибочно подумал, что, размахивая тростью, Мама разговаривала с небом. Она разговаривала с воронами, угрожала им, потому что их банда неожиданно прилетела на балкон и, каркая, уселась на ее деревья и цветы.

– Что за хулиганство? – ругалась она. – Чего шумите? Наглые попрошайки! Всей бандой обрушились на нас, думаете, брошу вам крошек? Ни за что. Смотрите у меня – если хоть лепесточек с них упадет, глаза повынимаю, вот так проверну тростью, а потом скормлю им как удобрение. А ты, умник какой нашелся, – погрозила она тростью, – еще глаза таращить на меня будешь? Ну-ка, иди сюда, иди, – вызывала она его на бой, – как надену на тебя намордник – и сделаю своим домашним псом!

От этих своих слов она разразилась громким смехом:

– Ворона ты или какая-то собаченция? Сейчас как пособачимся с вами!

Она все смеялась и смеялась, так громко, что Дочь вышла на балкон, а Старший шмыгнул в укрытие. Мама пошла внутрь, не опираясь на трость, – она размахивала ей в воздухе.

Старший испытал чувство щемящей неловкости, видя, как Мама громко разговаривает с небом, это же чувство вызвал в нем ее нелепый балахон, в котором он углядел несомненное влияние Дочери. «Господи, упадет ведь! Где все ее сари?» – разволновался он.

Между квартирой на втором этаже и зелеными насаждениями была неасфальтированная дорожка. Задачей охранника было следить за тем, чтобы прохожие там не плевали и не справляли ни малую, ни большую нужду, но в последнее время он увлекся тем, что дожидался, пока по тропинке пойдет какая-нибудь парочка, неожиданно обрушивался на них и разнимал палкой, как двух слипшихся кузнечиков, – поэтому к остальному он относился с некоторой небрежностью. Хотя, может, чиновничий авторитет Старшего перевешивал дубинку охранника, и тот не осмелился сказать: «Эй, дядя, не плюй и не справляй нужду здесь!»

Но у ворон все пошло наперекосяк: и собрание, и погода. В тот день они сбились в стаю и прилетели издалека, преодолев дожди, горы, смог и здания. Те, кто видел это, удивлялись: что происходит и почему небо застилают черные крылья?

Ворон прилетело несметное множество. Организаторы были счастливы, но немного суетились, пытаясь всех разместить. Им не пришло в голову обзавестись микрофоном или камерой CCTV. Да и это было бы странным, ведь на повестке дня была такая тема: «Уровень загрязнения воздуха растет во имя науки?» Младших посадили на колени к старшим или к тем, кто был потолще. Как кенгуру со своим детенышем в сумке, как два ядра в одной миндалинке, как два банана в одной шкурке или как две головы на одном туловище, так над каждым вороньим телом покачивалось две головы и четыре глаза. Холмы и деревья были заполнены двуглавыми воронами. Деревья шелестели так, как будто кто-то укутал их вороньим одеялом, сочтя их наготу