Ветер крепчает - Тацуо Хори

про себя подумала, что, раз уж мы пустились в воспоминания о прошлом, нужно еще немного поговорить о времени, когда твой отец был жив, а затем перейти к тому, что случилось после его смерти. Но ты меня опередила. Хриплым голосом спросила – словно с плеча ударила:

– Как же в таком случае вы, матушка, относились к Мори-сан?

– К Мори-сан?.. – Смущенная внезапным вопросом, я медленно перевела взгляд на тебя.

На этот раз ты молча кивнула.

– Это так неожиданно, зачем сравнивать… – Я вновь заговорила уклончиво, но не успела завершить начатой фразы, как отчетливо осознала: ты убеждена, что причиной нашего с тобой разлада послужил именно господин Мори; это явственно следовало из того, как прозвучал твой вопрос. Ты никогда не забывала о давно почившем отце. В какой-то момент тебе почудилось, что я вот-вот вырвусь за пределы созданного тобою образа родной матери, и это лишило тебя покоя. Спустя время ты и сама, должно быть, поняла, какими беспочвенными были твои страхи. Но тогда я оказалась не в состоянии тебе этого объяснить: я была склонна все усложнять и даже в такой важной ситуации почему-то не смогла открыто выразить свои мысли – в этом заключалась единственная моя ошибка. Теперь от меня требовалась откровенность, нужно было прояснить все для тебя – и для себя самой. – Нет, нынче я скажу иначе. Сейчас мы обе прекрасно понимаем, что за известными поступками ничего серьезного в действительности не стояло, и потому рассуждать о них следует соответственно, как о чем-то обыденном. По сути, Мори-сан надеялся найти во мне, старшей по возрасту, достойную компанию для бесед. Ему отчего-то показалось, что слова человека настолько простого, не знающего света, к тому же произнесенные без напускной важности, находят в его душе большой отклик, только и всего. Но тогда он сам не вполне понимал, что тем его интерес и ограничивается, и мне это тоже было непонятно. И то, что он искал моего общества для разговоров, но при этом, вопреки всему, видел во мне не просто собеседника, но собеседницу, было, конечно, нехорошо. Потому я чувствовала себя с ним все более стесненно… – Я произнесла это на одном дыхании и, пока не договорила, не отводила пристального взгляда от огня в камине, так что под конец почувствовала резь в глазах и, закончив фразу, на какое-то время прикрыла их. А когда открыла снова, продолжила, обратив теперь взгляд на твое лицо: – Знаешь, Наоко, я наконец-то перестала ощущать себя женщиной. Я так ждала, когда достигну возраста, в котором это произойдет… Я надеялась, что после смогу еще раз увидеться с Мори-сан, что мы без малейшего стеснения, свободно поговорим с ним, а уже потом навсегда простимся, и вот…

Ты сидела, все так же отвернувшись к камину, все так же глядела прямо перед собой, и по лицу твоему по-прежнему пробегали тени, порожденные не то каким-то внутренним чувством, не то игрой пламени. Внезапно сдавило грудь: показалось, будто слова, которые я только что произносила чуть срывающимся голосом, бесконечным эхом отдаются в твоем молчании, как в пустоте. Я почувствовала настоятельное желание узнать, что за мысли тебя занимают, и неожиданно для себя самой спросила:

– А как относилась к Мори-сан ты?

– Я?.. – Ты закусила губу и еще какое-то время сидела молча. – Вы меня, матушка, конечно, извините, но, честно признаюсь, таких господ я предпочитаю держать на расстоянии. То, что этот человек писал, я читала и находила его сочинения интересными, но заводить с ним тесное знакомство не думала. Меня вовсе не прельщала возможность сблизиться с гением, который, кажется, полагал, будто имеет право творить все, что ему заблагорассудится!

Слова твои, падавшие одно за другим, странным образом отдавались у меня в сердце. Я вновь, теперь уже от ощущения собственного бессилия, прикрыла глаза: мне стало предельно ясно, чего лишила тебя наша разобщенность. Она отняла у тебя не мать, иными словами, не меня – нет-нет, здесь определенно было другое; ты разучилась принимать самые возвышенные проявления жизни со свойственной женщинам беззаветной преданностью. Можно вернуть меня как мать, но утраченное доверительное отношение к жизни вернуть не так просто…

Час был уже поздний, даже в комнатах заметно похолодало. Слуга, которого мы какое-то время назад отпустили спать, видимо, сколько-то подремал и отчего-то пробудился снова, поскольку со стороны кухни до нас донесся его старческий кашель. Когда эти звуки привлекли наше внимание, мы уже сидели одна подле другой, никто из нас больше не подкладывал дров в камин, и огонь, постепенно угасая, давал все меньше тепла, поэтому мы неосознанно придвигались все ближе друг к другу. И каждая с какого-то момента все глубже погружалась в свои сокровенные мысли…

Той ночью, после того как мы в первом часу разошлись по своим комнатам, я почти не сомкнула глаз, мне не удавалось забыться сном даже на короткое время. Из твоей спальни, располагавшейся рядом с моей, тоже до самого утра доносилось тихое поскрипывание кровати. Только ранним утром, увидев, что за окном светлеет, я вздохнула спокойнее и наконец задремала. Не знаю, сколько прошло времени, но в какой-то момент мне вдруг почудилось, будто рядом кто-то стоит, поэтому я открыла глаза. В замершей рядом белоснежной фигуре с растрепанными волосами я постепенно признала тебя – ты была еще в ночной рубашке. Поняв, что я в конце концов заметила твое присутствие, ты вдруг сухо и как будто рассерженно бросила:

– Я, матушка, прекрасно знаю и понимаю вас. А вот вы меня абсолютно не понимаете. Ничего, ни единой мелочи не изволите во мне понять… И все же будьте так любезны, примите к сведению, по крайней мере, один факт. Перед тем как приехать сюда, я ответила на представленное тетушкой предложение согласием.

Невидящий взгляд, каким я, наполовину пробудившаяся, наполовину спящая, неотрывно глядела на тебя, ты встретила с какой-то мукой на лице. Я непроизвольно попыталась приподняться на постели, словно надеялась, что так лучше разберу твои слова, смысл которых, казалось, ускользал от меня.

Однако ты отвернулась и, не оборачиваясь больше в мою сторону, стремительно скрылась за дверью.

Слуга уже встал: с кухни на первом этаже доносился приглушенный шум. Поэтому я не решилась немедля подняться, выйти из комнаты и последовать за тобой.

В семь я, как обычно, привела себя в порядок и сошла вниз. Перед этим я какое-то время прислушивалась – не донесется ли из твоей спальни какого-нибудь звука, но теперь не слышалось даже тихого поскрипывания кровати, которое, как я помнила, не стихало до самого утра.