Растворяясь в песках - Гитанджали Шри

Это было авторское сари, дело основала Гаятри джи. С набивным рисунком в могольском стиле. Жена была с ним, и это она выбрала его, сказав, что Мама не носит слишком яркое. Оно было темно-синее, почти черное, с винными кубками цвета сурьмы. «Какое же унылое», – искал недостатки Старший, но Маме оно очень понравилось. Когда проводили церемонии награждения, она надевала только его и вручала на сцене награды солдатам и их женам. Фотография даже есть.

– Это сари совершенно особенное. – Вороны смотрели на него с восхищением. Ворона протянула крыло и обернула сари вокруг нижней ветки.

Вечером в тот понедельник – или вторник – в пылу спора они бешено молотили лапами и махали крыльями, но теперь под руководством почтенной вороны они умиротворенно наблюдали, как из сердца забравшегося на дерево Старшего разворачиваются всевозможные сари, и удивлялись их великому разнообразию. Тогда некоторым из них захотелось обрести лебединую грацию.

Чем ближе подкрадывалась ночь, тем наряднее становилось дерево. Спящему человеку являлось то, о чем он и не догадывался в бодрствующем состоянии, то есть вокруг трепетали и те сари, о которых он вряд ли знал на самом деле. К тому же, чтобы послушать истории его сердца, там собрались черные птицы, полные сострадания, – разве теперь кто-то сможет помешать этому празднику на дереве? Сердце Старшего покачивалось вместе с изумительными сари, развевающимися и колышущимися, а сам он сладко спал на ветке. В это время в роще, принадлежащей Департаменту лесного хозяйства, явно по ошибке кого-то из муниципальных властей, зажглись уютные фонари, а тут, снаружи домов, тоже были лампочки, и в их мягком свете бесчисленные шелковые и хлопковые сари, висевшие на дереве, сверкали и переливались всеми цветами. Вороны трогали их, разглядывали вблизи, даже наматывали на себя – обезумели от восторга так, что стали кружить и приплясывать:

– Только посмотри, здесь и Бандхани[120], и Зардоси[121], и Танчои[122], и Икат, и Аджракх[123], и Джамдани[124], и Чиканкари[125], и Чандери[126], и Мадхубани[127], и Махешвари[128], и Муга[129], и Коса[130], и вон еще Балучари[131], на котором женщины курят кальян, и белое Дхакаи[132], и Тасар[133] из Бхагалпура, и сотканное вручную бенгальское Шантипури[134], а это сандаловое, на котором изображены барабанчики, – из Бастара[135], потом его разрезали на накидки, а это ни больше ни меньше Лугда[136], привезенная из округа Данг, на розовом бирюзовая кайма, коротковато, но Мама часто носила его дома, цвет был нестойкий, потом его забрала сестра, которая любит всякую такую деревенскую несуразную одежду, а еще в пижаме…

– В пижаме, – записали вороны.

– Пайтхани, – строго сказала ворона.

– Это уже было, – один из юношей показал в своем блокноте. Потом остановился, подпер крылом щеку в манере, свойственной многообещающим студентам, и, повернувшись к вороне с глазами коровы, спросил: – Но почему, тетушка, она перестала носить красивые сари и залезла в этот мешок?

– Потому, мой мальчик, что она избавилась от внешних слоев и теперь принялась за внутренние.

В это мгновение Старший, смотревший на свою прежнюю Мать, обернутую слоями сари, проснулся, как будто вспомнив ее нынешнее однослойное одеяние, и скорее начал прочесывать свою одежду, в которой уже вовсю начали резвиться муравьи и прочая живность. Тому, что их нужно размельчать и втирать в кожу – так убиваешь двух зайцев: муравьев и комаров, – его не учили в школе. И в университете тоже.

– Что произошло? – Старший посмотрел на часы и, путаясь в сари, сначала спустился на другую ветку, а потом спрыгнул вниз. Поднялся вихрь сари, в котором опять взлетели Танчои, Тангаил, Гадвал, Банараси, Махешвари, Кантха, Почампалли, Каттак, Балучари, Чиканкари, подняв с собой блестящую взвесь, похожую на сверкающие капельки пота.

Но Старший уже спустился и со злостью смотрел наверх, туда, где был дом Дочери. Было видно, как Мама, шаркая, ходит по дому.

– Господи, споткнется ведь, упадет, – бормотал он.

И она упала. Но не тогда.

46

Первым вестником была ворона. Но этого никто не понял, потому что прошли те времена, когда, увидев птицу, человек понимал, что это Джаянта[137] или Джатаю[138], который узнал Ситу и принес вести Раме, и так далее. Деревья, небо, реки, птицы – их честь и достоинство втоптаны в цемент. Вода – вонючая канава, небо – дымовая завеса, а птица, если это ворона, явилась своровать или нагадить.

Вообще, когда вороний отпрыск прилетел, ему действительно захотелось украсть, хотя цель его была только сообщить. Когда он увидел на столе поджаренный тост с фасолью, тушенной в красных-красных помидорах, его сердце затрепетало. Он вступил в схватку с алчностью. «Голод», – сказал он себе, но проснувшееся в нем новое сознание назвало голод алчностью и этим тревожило его. «Как же сложно понять, – подумал он. – Все испытывают голод: и плохие, и хорошие, но нынче только увидишь лакомый кусочек, как брюхо начинает урчать, и как тут понять, где голод, а где алчность?» Он попытался отвести взгляд, но сердце подстрекало: «Разве от кого-то убудет, если я чуточку попробую? Окно открыто, а у меня есть ноги и крылья – могу запрыгнуть или залететь. А потом уже скажу ему, что его Мать упала. Но в состоянии ли он услышать?»

Муж с женой ссорились.

В тот день, неважно, какого числа, потому что это не летописание, а жизнеписание, Старший сцепился со своей женой:

– Где Мамины сари?

Жена взорвалась, потому что, как сказал Заморский сын, после стольких потрясений ее терпение подошло к концу:

– Я что, их запрятала куда-то? Ты видишь, чтобы я в них разгуливала? У меня что, своих нет? Это, может, я превратилась в дерево желаний и раздавала направо-налево все богатства, накопленные за жизнь? И для кого здесь готовят еду, если естся только хлеб с кетчупом? И почему все стаканы пахнут виски? Мои подруги не пьют такой сок. И все деньги прибрал к рукам, когда лук стоит сто рупий за кило.

– Это твой ответ на мой вопрос, или ты специально меняешь тему и называешь меня скрягой?

– То есть это я присвоила сари и теперь собираюсь вложить все деньги в акции?

– Разве я тронул твои деньги? Это Мамины.

Когда в разгаре ссоры доведешь противника до предела, обретаешь покой. Когда прозвучало «Мама», гнев Старшего взвился до небес. И вот особое наслаждение получаешь тогда, когда с этих самых небес противник еще и ляпнет