Растворяясь в песках - Гитанджали Шри

что-то такое и можно трубить во все трубы, мол, такую гадость сказал, до чего непристойно, как мерзко, а заморское потомство будет заламывать руки от отчаяния: «Ну что же мне делать, бросить все, приехать и кинуться на амбразуру?»

– Все на имя твоей Матери, остальное – на имя твоих сыновей, а что остается мне?

– А мне? Что, у тебя матери не было? Ничего не давала своей любимице?

– Так, слушай, лучше тебе не говорить о моей Матери.

– Ладно, хватит, в следующий раз возьми ее сари с собой, – пригрозил Старший.

– Вы сами ведь не пойдете – я пойду подписывать чеки у нее, как будто мне есть какой-то прок от походов в тот дом, где даже чая нормального не нальют.

– Прекратите это ваше саричик-чак-чек, – закаркал вороний посланник, взяв под контроль свое слюноотделение, – Мама упала.

Это был тот самый отпрыск, который все хорохорился и грозился расправой над тем, кто нарушил их собрание, но почтенная ворона ему все объяснила, и он понял. Сначала он был готов распанахать ему голову, а теперь, узнав печальную историю о разлуке с Матерью, хотел эту саму голову приголубить.

Такова молодость. Эмоции так и раздирают. То отдаешь жизнь, то забираешь.

Из одного вытекает другое. И ответ на вопрос, как отпрыск из врага превратился в доброжелателя, может стать длинной историей. У него тоже была мать, которая умерла во время родов. Одно яйцо лопнуло прямо в животе и застряло там, ее тело стало сходить на нет, дыхание замедлялось-замедлялось и наконец прекратилось совсем. Ему предстояло скитаться от двери к двери, вернее от гнезда к гнезду, но тетка спасла его от этой участи. При упоминании одного только слова «мама» твердокаменное юношеское сердце растаяло, и он сам превратился в мать. Как поется в песне, «Откроешь глаза – в них притворный гнев, а закроешь – любовь»[139], но и то и другое улетучилось.

В этом и дело. Оба чувства клокочут внутри, какое когда проявит себя и выплеснется наружу – это с незапамятных времен тревожит царства, государства и вождей, если они не используют их как инструмент для достижения своих политических целей. Тогда это просто-напросто алчность.

Тут всплывает еще одна, хоть и необязательная, тема. Тема юности. Юность может сделать вороньего отпрыска марионеткой в игре чужих корыстных интересов. Когда тебя несет ураган юности, думай потом, делай сейчас. Где окажется марионетка – в любви или в крови, зависит от окружения и атмосферы.

Раз уж речь зашла об алчности, вернемся к тосту с фасолью. Алчность присутствует и в любви, и в ненависти. И в любви к родине. И вот юнцу, забывшему враждебность, не терпелось стать милосердным. Он так проникся состраданием к Старшему, что, спрашивая дорогу, добрался до его нового дома. И начал стучать клювом не у двери, а у окна, рядом с которым сидел Старший. Он хотел сказать: «Поторопись, твоя достопочтенная любимая матушка упала». Но муж с женой его не видели и не слышали, а его внимание захватил тост с фасолью.

Внимание рассеивается в стольких стремлениях и направлениях, что в какой-то момент юнец, наверное, даже забыл, зачем прилетел. Как при колониальной амнезии: ухо здесь, печень где-то еще, сердце тут, а глаза – туда-сюда. Но, подумав о своих лапах и крыльях, он опять преисполнился сострадания: «У бедняжек ведь даже нет ни лап, ни крыльев, как у меня, и клюв у них так и остался недоделанным, на что они вообще годятся?» Это всплеск жалости вернул ту волну сочувствия, которая принесла его сюда: «Мама упала – я видел собственными глазами и прилетел сюда, спрашивая адрес. За мной!»

Про вороньего отпрыска история-то еще не закончена. Раз сказано «то», то теперь история про «то». Оно кажется таким малюсеньким, но не стоит им пренебрегать. Великие лингвисты со времен санскрита и до Анни Монто[140], живущей сейчас, преумножают знания о его звеняще-журчащих свойствах.

Тональность «то» радует слух, но Мама упала, и нам уже не до радостей. Так-то и вспыхивают бесчисленные и бесконечные сюжеты. Вообще бесконечно все, и ни одна история не бывает законченной. И жизнь тоже. Глупцы те, кто считает, что она кончается со смертью – даже после смерти жизнь бесконечна. Сегодня жизнь в опасности, потому что родились ученые, которые трудятся над тем, чтобы положить смерти конец и жить вечно. Вот уж кто действительно собирается прикончить жизнь. Наверное, они не знают, что когда Яяти получил в дар вечную молодость, то сам возжелал избавиться от этого дара. Он враждовал не с молодостью, но с вечностью, потому что, если что-то длится вечно, оно перестает существовать. Из смерти рождается жизнь, из горя – радость и так далее, и тому подобное.

«Над этим нужно подумать, а не посмеяться», – как сказал Баде Гулам Али Хан[141], когда спел строчку «Ее браслеты соскользнут с руки» и объяснил, что в тоске по возлюбленному красавица худеет, а слушатели рассмеялись. А дальше эти истории продолжают существовать и, даже закончившись, не кончаются, а пребывают в самадхи, и бывает достаточно порыва ветра, чтобы они опять зазеленели.

Всегда что-то остается. Будь то история про «то» или про вороньего отпрыска.

Во всяком случае, сейчас про него. Юнец постучал, но кто обратил на него внимание?

– Срочное дело, срочное, срочное, – сказал он.

Но разве у кого-то найдется время? В разгар мировой войны. Он прокашлялся и в манере, свойственной умудренным старцам, начал медленно говорить:

– Послушайте, сегодня я вернулся на место собрания и, наверное, вам будет приятно узнать это, захотел еще раз посмотреть на развешанные вами сари, потрогать их и понюхать, а также справиться о здоровье вашей Мамы. Но после вашего пробуждения сари, вероятно, собрались в стаю и улетели. Тогда я развернулся, чтобы посмотреть на вашу Маму с балкона. Утро только начиналось. Небо лениво моргнуло, распахнуло свои красноватые глаза и, медленно-медленно просыпаясь, обвело взглядом все вокруг – и тогда везде разлилось розовое марево, хранящее в себе опьянение ночи. Даже мои черные перья приобрели красноватый оттенок – это я заметил в зеркале на балконе. Но прежде чем я успел обрадоваться и зашагать гоголем, я увидел то, что ужаснуло меня. События разворачивались прямо у меня на глазах, как будто эта сцена ждала только меня. Ваша сестра стояла с чайным подносом в руках, а Мама выходила из комнаты, что внутри.

Юнец рассказывал, вкладывая весь свой пыл, но в какой-то момент заметил, что никто не замечает его на этом поле