42-й до востребования - Михаил Александрович Тарковский

class="p1">А когда я разбирал его краски – рассказывала, каким он был отличным художником и как рисовал этюды без рубахи и ему «солнцем нажгло затемнение лёгкого» – поэтому она не любит, когда я без рубахи хожу.

И когда шли мимо клуба – бывшего храма на Ляпинке, и там стоял на костылях спившийся одноногий мужик с опухшим лицом, говорила о том, как много было у него друзей – «с ним интересно было». И показывала на одноногого – бывшего его друга и заводилу… – с мешками под глазами и белёсыми глазами навыкате.

Бабушка, как огня, боялась компаний и, когда он бросил Институт восточных языков, отправила дядьку на Енисей в экспедицию.

Без конца твердила она про Енисей, с которого «Андрей приехал вот с такой мордой», которую будто до размера хорошего глобуса «нажрала мошка́». И про «торс» (в косую сажень), который дядька наработал, долбя шурфы. Слово «мошка́» она произносила по-сибирски, с любовью к этому говору, поясняя, что именно так говорят: «мошка́», а не «мо́шка». («Это как „компа́с“ и Мурма́нск»).

Слова «Курейка» и «Игарка» произносила так же свойски, как «Жиздра». Почему Игарка? Ну, вот кто-то кричал на берегу: «Его-о-о-рка!» Как «жив-здрав». При этом ни я, ни бабушка понятия не имели о том, что, например, Курейка – это закуреинка, маленькая курья, то есть заливчик на Енисее или притоке.

Всё-то на Енисее было удивительным. Берега отвесные и какие-то… брыкучие. Волна, допустим, ударится в берег и настолько сильно откатится к противоположному, что при ударе пойдёт обратно с ещё большей силой. И так и бьёт от берега к берегу, набирая ход и делая шторм. «Да, на Енисее шторм называется». И сладу с ним нет в таких берегах. И выходило, вечный двигатель придумала.

А дядька ходил по тайге с геологическим молотком и вроде бы даже и с кайлом, и однажды начальница отправила его на лошади в дальний маршрут. Я так и представлял, что едет он вверх по Курейке, по высокому и почему-то правому (как подниматься) берегу. Метров семьдесят от края, который невидными утёсами нависает над Курейкой. Утёсы чёрные. И кедры чёрные, и вообще всё грозно таёжное… Уже вечереет, особенно быстро и угрюмо, потому что небо заволакивает тучей. Это разыгрывается буря. Хорошо, что на пути оказывается избушка. Слева от тропы. Дверью на запад – откуда приехал дядя. Дядя привязывает коня. И затопляет печку в зимовье́. Печка слева у двери, нары одни, справа.

Гудит ветер, клонятся лохматые кедры. Уютно потрескивает и гудит печка, пламя рыже выглядывает из поддувальца.

…Это я так представляю, поёживаясь от удовольствия.

Но вообще не слышно печки, потому что дерёт ураганный ветер. Кстати, запад, судя по внезапности, силе и кратковременности. В общем, лёг Андрей спать. И уже было заснул после трудового маршрута, как вдруг могучий голос раздаётся: «Уходи отсюда». Бабушка повторяет это «уходи», и оно мне напоминает многократно усиленное «ведь столько огня будет!». «Уходи отсюда!» Дядька переворачивается на другой бок, засыпает, и снова раздаётся голос: «Уходи отсюда!» Бабушка повторяет эти слова ещё грозней. А дядя переворачивается на обратный бок. Наконец голос врывается в дядюшкин сон в третий раз, и дядюшка выходит, а может, даже и бросается из зимовья́ наружу… И мгновение спустя на тот угол, где он спал, где была его голова, валится огромный кедр и ломает половину избушки. «Прямо на тот самый угол!» Огромный, извилисто-ветвистый кедр. «В два обхвата. Знаешь, что такое обхват?»

Так складывался образ Енисея – из бабушкиных рассказов и гравюр к книгам Астафьева – очень картинных и условных. В жизни Енисей оказался и строже, и изобильней свежей таёжной зеленью.

Мальчишкой я не раз пересказывал эту историю товарищам, повторяя со страшной интонацией: «Уходи отсюда!», но с годами всё больше сомневался в правдивости сказа про кедр и понимал, что это не более чем таёжная байка для стращанья или, наоборот, ублажения горожан. Да и на полярном круге не может быть таких «огромных» кедров, что проламывают избушки… Ещё если б листвяк рухнул… Хотя можно допустить и исключительную хилость избушенция, что не вяжется с былинностью рассказа (конь, изба, кедрище). А главное – сама отправка коллектора, да ещё совсем молодого, в многодневный маршрут была сомнительна – в геологических партиях с середины 50-х годов по технике безопасности по одному не пускали.

По своему духу этот случай напомнил историю, рассказанную мне моим будущим другом и наставником по промыслу Геннадием Соловьёвым. Ей он ответил на «сказ о кедре». Один охотник, допустим, Прокопий, пошёл охотиться на участок, принадлежавший промысловику, который погиб при странных обстоятельствах. И вот зима, ночь. Спит Прокопий в зимовье́ и вдруг… слышит скрип лыж и голос. Просыпается, пытается встать с нар, но будто свинцовая сила не даёт ему подняться. А снаружи голос: «Уходи отсюда!» и тоже троекратно, а потом скрип лыж удаляется. Когда Прокопий выходит – то следов нет, и самое поразительное – собаки так же сопят в будках и носом не ведут.

В среде охотников такие байки не рассказываются, это больше для поражения воображения приезжих любителей мистики.

Ещё бабушка рассказывала, что дядька нашёл муху в окаменелой смоле. И что обратный путь в Красноярск был долгим и трудным. Ехали на барже, которую тащил буксиришко. Баржа, по рассказу бабушки, была настолько низкая, что когда меж берегов завязывался саморазгоняющийся бабушкин шторм, вода перекатывалась через баржонку и как раз смыла рюкзак с окаменелой мухой. Это к тому, что и муха в янтаре напоминает легенду. Енисей не Рижское взморье. Хотя чего не бывает.

С янтарной мухи бабушка переходила на спальный мешок, и я представлял этот загадочный и желанный мешок, овальный, толстый и с сосборенным горлом – в точь как у мешка для сменной обуви.

– Бабушка, а у меня будет спальный мешок?

– Будет обязательно!

После Курейки дядя Андрей поступил во ВГИК, но ещё долго не отпускал его батюшка Енисей… Однажды на лекции произошла такая переписка с Шукшиным: «Вася, как по-сибирски залив? Я что-то забыл» – «Затон?» – «Нет… По-другому как-то»… Несмотря на то, что в Алтайском крае есть посёлок Курья, сам этот термин (поморского, кстати, происхождения) на Алтае не распространён так повсеместно, как на Енисее, и в обиход Шукшина не входил. Поэтому Вася не ответил… А Андрей забыл. Эх…

Крылатый лев

Одно из первых воспоминаний о дяде – наш с бабушкой поход на квартиру, которую дядя будто снимал с женой. Мне не больше пяти лет, помню смутно, и тот