42-й до востребования - Михаил Александрович Тарковский

Труднейший выпендрёжник. Безапелляционная манера, если не высокомерная, то самоуверенная, как будто он всё время на интервью у недоброжелателя-недоучки. А главное, всё время осаживал твой пыл. У нас утонул товарищ. Говорю: «Большая беда. Очень хороший человек утонул, работал в экспедиции…» – «Как утонул?» – «Ну, я там не был… Вроде выпил. И упал на берегу. Захлебнулся». Пожимая плечами и почти с возмущением: «Ну, он же пья-я-яный был»…

Бесконечно возвращал собеседника на землю, и это являло поразительный, а может, и закономерный контраст с той высотой, с какой открывался в фильмах и на выступлениях. И казалось, право на высь завоёвано именно земной этой остудой.

Кобеля вязали?

В новую дядину семью бабушку приглашали, и она хаживала, но как-то крадучись. Прихватывала и меня раз или два.

Дом на Мосфильмовской. Пришли. В прихожей встретили дядя Андрей, сын Андрюша и собака по кличке Дак, здоровый псина, про которого бабушка говорила – тоже с интонацией данности и без объяснений: «У них Дак». Сразу в прихожей зашла речь обо мне и моих планах-пристрастиях. С чего началось, не помню. То ли дядя из вежливости спросил, то ли бабушка решила мною хвастнуть, что, мол, после школы нацел на тайгу. И дядя негромко сказал Андрюше, словно в продолжение какого-то очень ихнего разговора, мол, видишь, человек уже знает, чем хочет заниматься.

Тут Дак ко мне подошёл обнюхать, и я от смущения, решив блеснуть бывалостью и открыться ещё и собачником, спросил: «Кобеля-то вязали?» Ожгло ощущением глупости, пошлости, того, что дядя уже прорезал меня искристым своим взглядом вместе с моими мыслишками и резонишками. И всё при том, что с Андрюшей у них чувствовалась теснейшая, вызревшая какая-то перевязь, и в его присутствии у дяди наверняка обострялся нюх на фальшинку. Андрюша вопросительно глянул на отца и негромко спросил, что значит «вязали». Дядя, что-то ему камерно ответил, а мне сказал, что нет, не было такого дела вязального. А потом для всех с улыбкой и растяжечкой продекламировал: «Он вообще спокойно относится к женщинам». И добавил совсем навынос и с иронией над особо падкими: «Как всякий настоящий мужчина».

Как-то ходили с мамой на его день рождения. Снова прихожая с большим зеркалом. И у зеркала сёстры Чугуновы, близняшки. Брюнетки-красавицы… Обе в чёрном. Одна перед зеркалом очень старательно и показательно мажет помадой губы, сильно орудуя ртом, кругля его и пристально в него вглядываясь. У неё чёрные брюки в обтяжку, а выше кителёк или ещё что-то, тоже обтяжное, короткое и открывающее на спине полосу смуглой спины с ложбиной позвоночника и гладкими мышцами. Кто-то произнёс слово «Реквием». Она как со сцены неожиданно низко восклицает: «Я же пела его! Я пела!»

В гостиной-кухне приготовительная возня, и дядя нас приглашает в комнату, где мы садимся втроём и разговариваем. Кто-то звонит, входит. Дядя срывается, выходит и возвращается с чем-то коньячным в матовой бумаге и морщится, кулуарно и с прохладцей: «Что за манера с бутылками приходить». И спохватившись хлебосольно: «Хотите арманьяк?» И угощает нас арманьяком поразительной мягкости. Мама, любую каплю употреблённого мною спиртного обращающая в катастрофу, ни слова не говорит, а я и рад и солидно пригубливаю. Дядя к этому времени в преддверии «Ностальгии» побывал в Европе, в Париже, кажется. Речь зашла о лечении зубов, и он рассказал, как ему лечили зуб и как там всё организовано – делают укол и работают двое – врачиха и помощница, и что это страшно дорого, но ему сделали «естественно, бесплатно».

Дядя спрашивает про Енисей. Я говорю, что «вот, в экспедицию туда езжу». Невозможно хочется услышать что-то восторженное о Енисее, и я спрашиваю: «Как тебе места?», а он отвечает, что места действительно великолепные. Спрашиваю, помнит ли он Мирное и Бахту, которые проезжал на барже? Он не помнит, помнит Туруханск.

Я говорю что-то восхищённое про енисейских мужиков, выводя на народ вообще. Он морщится, совершенно как князь Андрей при слове «жена», и тянет: «Дорого-о-ой Ми-и-иша, о чём ты говоришь, русский народ давным-давно-о-о кончился». На меня веет чем-то дворянски-эмигрантским и одновременно убийственным, связанным с отнятием права на будущее.

Мне страшно хочется звать его не «дядя Андрей», а как все, Андреем, но на такое панибратство я не решаюсь. Даже обращение «ты» – для меня почти усилие. Спрашиваю: «А вот мне бабушка рассказывала историю, как ты ночевал в тайге, и кедра́ (специально говорю „кедра́“, а не „кедр“, небрежно так) упала». «Да, – как-то сразу, не напрягая память, отвечает дядя, – было такое дело». Я лезу дальше: мол, а ты не придумал, случаем? И он говорит, что придумал. Или подслушал – не помню…

Наконец всех пригласили за стол, за которым дядя Андрей с женой вдруг заназывали друг друга на «вы». Через какое-то время дядя Андрей уже совсем застольным вещающим голосом предложил выпить за Ларису Павловну, и угол рта хлёстко отыграл на звуках «л». А потом образовался между ними диалог, смысл которого состоял в том, что ей трудно быть женой такого вот человека. И он несколько раз повторил: «Я понимаю, как вам трудно!» А она, понимающе кивая, каждый раз опускала глаза и говорила отрывисто: «Да. Да!»

Больше ничего не помню, и, кажется, мы рано ушли.

В этой же квартире оказались мы с мамой на дне рождения дяди Андрея, когда он уже был за границей и, видимо, ждал разрешения на выезд семьи. Народу было немного, и смотрели по видеомагнитофону «Ностальгию». Картина показалась придуманней «Рублёва» и «Сталкера», словно в тех были события, а здесь зашифровка идей.

Присутствовал и друг родственника дяди Андрея по молодёжно-музыкальной линии – прядисто длинноволосый человек в коричневых очках и с висячим подбородком. Волосы у него были крайне артистично откинуты назад. Мама потом вспомнила, что это «какой-то певец»…

Он смотрел молча, а перед проходом Янковского со свечой необыкновенно значительно и бархатно проконстатировал: «Это важное место». Когда фильм закончился, всё как-то перешло на видеомагнитофон, и мы с женой спросили, сколько он стоит, а человек с бархатным голосом сказал, что две с половиной тысячи. И мы, чтобы не показаться бедными, зачем-то переглянулись и сказали, что надо будет «обязательно такой купить».

Потом был сеанс связи с дядей Андреем по телефону. Всех по очереди приглашали, и настал мой черёд. Я пролепетал: «Здравствуй!», поздравил с днём рождения,