Мои семнадцать... - Леонид Александрович Александров

Как-никак исторический момент, если не для всех односельчан, то для семьи Бавушиных это уж точно!

Старики и ровесники отца, молодежь и желторотые мальчишки-девчонки — все будут пялить глаза на этот первый совместный дружный выезд в поле отца и сына, будут наматывать себе на ус: вот как надо начинать жизнь, чтобы впереди все было хорошо.

А получилось что?

Получилось совсем нехорошо…

Позавтракав, он кинулся из избы, попросил сына не задерживаться очень-то. Кинулся, чтобы подать мотоцикл к воротам, как, говорят, раньше подавали карету к парадному подъезду. Выбегая, видел: мать, как все матери на свете, уталкивает в его всегдашнюю полевую сумку необычно много всякой провизии, видно, больше ради сына.

Мотоцикл Иван Васильевич держал в гаражике, склепанном из железных листов и пристроенном сбоку к конюшне, выезд был прямо на улицу. Иван Васильевич не любил, чтобы во дворе, где всегда полно скотины, разило бензином и выхлопными газами.

Пока открывал гараж, выводил мотоцикл и проверял его, сын вышел из калитки, шумно, шатко-валко и в то же время подчеркнуто высокомерно, уже готовый закинуть в коляску сумку с едой и не замечающий ни ясного неба, ни славно распаляющегося солнца, ни кур под ногами, — словом, весь нездешний. Подойдя, небрежно бросил:

— Батя, давно бы пора «Жигули» завести!

Батя… Ни один сын еще не называл его так не по-здешнему. Все — папка, папа да пап. Ну, старшие сейчас иногда «отцом» назовут. А этот, что, стыдится таких простых слов? Или считает себя чересчур взрослым?

Батей у нас если кого и назовут, так только дедушку. Ты, сопляк, еще народи кого-то, потом уж величай меня батей!

Всхохотнул Иван Васильевич и тут же, как во все эти дни, не давая разгореться нехорошим своим чувствам, засуетился, залебезил:

— Давай, Гриша, Гришок, садись за руль, вези нас на место… Отныне, знать-то, ты и будешь кучером у нас… А машина, жигуля эти, — зачем она нам? На ней на покос не поедешь, просто по селу раскатывать — не велика радость, а по полям — не всегда можно и нужно. Да и надежней мотоцикл, куда ни кинься. Давай командуй!

Его протянутая рука с ключом зажигания застыла в воздухе, не встретив ответной благодарной хватки. Сын смотрел в верхний конец улицы, откуда, подымая после себя витые клубы пыли, мчалась грузовая машина. Поравнявшись с Бавушиными, она присела, взвизгнув тормозами, фыркнула и мгновенно остановилась. Мчавшаяся за нею громада пыли накрыла ее, и из этой кромешности молодой ломкий голос завопил:

— Гри-и-инь! Говорят, ты к комбайнам, поехали, подвезу!

Так и не приняв ключа, сын зашагал к машине, не оборачиваясь, бросил:

— Жду тебя у комбайна, бать…

Иван Васильевич присел на коляску мотоцикла, опустил голову.

Солнце в это утро, как обычно в августе, вырывалось на простор незамутненного поверху неба, принималось рьяно, по-летнему, припекать. Заполнивший долину речки туман рвался не рвался — как-то истаивал чуть ли не на глазах, и в мире становилось все просторнее. Куры, сплошь белые, даже петух, которому по природе надо бы отличаться броской пестротой наряда, — ясное дело, инкубаторские, обесцвеченные, — резво сновали по траве-мураве, в усердии своем лезли даже под ноги, но Иван Васильевич ничего этого не замечал.

Очнулся от оклика жены, наладившейся бежать на работу.

— Ты чего, Вань, приболел, что ль?

Вяло оглянулся на нее и промолчал, еле заметно отмахнувшись свисшими с колен ладонями.

Она сама обо всем догадалась и опять приступила:

— Ой, да, Ваня! Отругай уж ты меня, отведи душу!

— Не смеши, подруженька… Душа — не конь, попастись на лужайку не отведешь. Стареем мы с тобой, вот что я тебе скажу. Все в жизни теперь идет не по нашему хотению, а по нашему недоразумению…

11

Долгий-долгий страдный день сгорел дотла и как-то совсем уж внезапно уступил место темной, с резковатой прохладцей ночи. Иван Васильевич остановил свой комбайн на краю поля и несколько недоуменно огляделся.

Намолоченные копешки соломы разбрелись по всей глубине поля, словно выгнанная в ночное скотина. Тут же рядом, с краю поля, толпились другие комбайны — это уже крутолобые вожаки стада, собравшиеся выяснить, кто есть кто.

Хотелось еще посидеть бездумно, безвольно держа руки на штурвале: пусть отдохнут малость…

На полевой стан пришел он уже в совершенной темноте. Там никого не было. Присел около своего мотоцикла, проверяя, не нахимичил ли кто. Такое баловство водилось среди механизаторов: подшутят, а ты потом до седьмого пота маешься, пока заведешь мотор.

Нет, кто-то еще был на стане: от вагончика на колесах доносились оживленные молодые голоса. Иван Васильевич прислушался и понял, почему эти голоса сразу же встревожили его: громче собеседника разглагольствовал сын Гриша. И голос его был нехорош, и слова паскудные — Иван Васильевич понял это, прислушавшись еще внимательнее.

Трудно было вникнуть сразу в суть их разговора — мешал нынешний молодежный жаргон, но все же до отца дошел основной смысл сыновней похвальбы. По словам Гришки получалось, что нет на свете неприступной девки, все они сейчас живут тем же, что и парни, — урвать от жизни как можно больше, и надо быть просто смелее, нахальнее в своих желаниях, а он, Гришка, наловчился в городе брать неприступные крепости, и Светка Верхотурова у него уже в кармане!

— Залива-а-й! — неуверенно возразил собеседник.

— Спорим! — возликовал Гришка.

Иван Васильевич почувствовал, как ударило ему в лицо жаркой кровью.

— Гри-го-рий! — неожиданно для самого себя крикнул он и сам испугался своего голоса.

Две тени по высокой траве шумно приблизились к мотоциклу.

— Бать! Можно, повезем с собой Витьку Корлыханова? — спросил сын как-то заискивающе. — Он один тут остался.

— Повезе-е-ем, — буркнул Иван Васильевич, усаживаясь в коляску, и чуть ли не в лицо сыну кинул ключ зажигания. Но тот ловко поймал его в темноте — цепочка взбренчала только. Ловок парень, ловок, ничего не скажешь.

Но и гад же ты, гад ползучий! Не успел постоять с девчонкой рядышком, а уже позоришь ее почитай что на все село!

Иван Васильевич даже зубами заскрипел и головой замотал. Не будь сейчас на заднем сиденье третьего, лишнего, седока, он за шиворот вытащил бы сына из-за руля и вдрызг отволтузил его посреди дороги — без объяснения причины, вообще без слов.

Светка Верхотурова!.. Младшая дочь Ольги Козыревой!

Да что же это такое, в конце концов! Неуж судьба опять удумала посмеяться над ним?!

Светка Верхотурова… Такая славная девчушечка, вторая Оля Козырева, для чего-то воскресшая в обновленном и улучшенном обличье. И была она Ивану Васильевичу так мила и дорога, что он прощал ей даже что-то гермогеновское,