Мои семнадцать... - Леонид Александрович Александров

Света Верхотурова… Ведь что она учудила нынче в марте — опять в марте, приблизительно в те же памятные дни…

Иван Васильевич с Анюрой затеяли справить свою серебряную свадьбу, коль уж в свое время настоящей свадьбы у них не было. Настряпали пирогов, нащипали пельменей и всего прочего, что на свадьбах положено, накупили вина всякого и созвали всю родню, какая сыскалась, друзей-приятелей, старшие сыновья наехали с женами, и — загудела свадьба. Ничем не хуже настоящей.

В самый ее разгар в избу вереницей ввалился какой-то странный народ — мал мала меньше. Это оказались школьники, предводительствуемые Светой Верхотуровой. Поздоровавшись вразнобой, почему-то прямиком прошли в придел, ненадолго притихли там, замерло и сбитое с толку застолье, — и вдруг из-за занавески, висевшей на двери придела, как на сцену, вывалили в избу.

Выстроившись полукругом в два ряда, все в белых рубашках и кофточках, при красных галстуках, запели и задекламировали что-то очень даже подходящее, словно специально готовились к такому выступлению. Исполнили даже по заявкам невесты и жениха их любимые песни, хором пожелали долгих лет жизни и семейного счастья.

Растроганные «молодые», можно сказать, прослезились. Ладно, кто-то из своих догадался одарить гостей немудреными гостинцами, конечно, не очень подходящими, поскольку никто не ожидал их прихода, ну да ведь свои люди.

— Анна Степановна! Иван Васильевич! — сказала сама Света звонким и прозрачным, как стеклышко, голосом, и было видно, как она волнуется. — Поздравляю вас с хорошим вашим юбилеем — серебряной свадьбой и желаю вам счастья! Счастья вам, «молодые»!

Почокалась с ними через стол, испуганно взглянула на рюмку в руке, ойкнула и храбро выпила до дна.

Иван Васильевич слушал и видел, какими огромными глазами смотрит на него Света Верхотурова, словно это и впрямь смотрит сама Оля Козырева — из своего далекого, ой из какого далекого далека!

Ну не странное ли дело: Иван Васильевич напрочь не понимал родного сына Гришку и такой прозрачно-ясной и понятной казалась ему эта Светка Верхотурова, по сути совершенно посторонняя для него девчушка.

Привычный с юности жить по железному закону «надо — значит, надо», Иван Васильевич признавал и любил в людях прежде всего приверженность делу, и всякое отступление от этого не принимал, не терпел.

Он не знал даже толком, кем работала Светка в Доме культуры, на кого она выучилась в своем культпросветучилище. Да разве в должности дело? Ведь вот могла же она просто отмахнуться, прослышав о серебряной свадьбе Бавушиных, так нет, собрала школьников, на ходу что-то такое сварганила, привела свой отряд и успела поздравить старичков со столь знаменательным событием в их жизни. Можно себе представить, как она бегала и суетилась в этот день, горела ярым пламенем. Это только тому, кто ничего не делает, кажется, что такое дается легко и просто.

Словом, Света горит на своей работе, любит свое дело, — а это уже много, так много, что хватит на всю твою жизнь.

А взять сына Гришку — чем он жив? Поди разберись… Накачивает мускулы, знает приемчики, а к работе пока что не очень-то рвется. Хорошо знает, что-что ему положено, так вот то положенное вынь да положь ему, обрадуется, если поднесешь на тарелочке, да еще с золотой каемочкой.

В чем же преуспела Ольга Козырева в воспитании своей дочери, в чем прошляпил, проглядел Иван Васильевич своего Гришку?

Иль с легким сердцем списать все на нынешнюю жизнь, столь быстротечную будто бы, что мы не успеваем и в затылке у себя почесать? Будто бы нынче вся жизнь свернулась в один сплошной клубок из жгучих вопросов…

— Вот ведь напасть-то где! — сказал Иван Васильевич сам себе в сердцах. — Дались же мне эти жгучие вопросы, будто своих дел не хватает!

Он сидел во дворе, на крылечке, на самой последней ступеньке, вернувшись с работы и собравшись разуться, да так и застыв в задумчивости.

Вся скотина была уже во дворе. Корова шумно дышала в своем темном закутке под навесом. В конюшне, чего-то деля, визгливо поругивались свиньи. И только овцы чутко застыли на свободном пятачке двора, часто-часто жевали жвачку, уставясь темными глазенками на хозяина так настороженно, словно собрались задать стрекача бог весть куда при малейшей попытке посягнуть на их покой.

Солнце село уже давненько, но закатная сторона неба стояла светло и ясно выше крыши навеса, а в щели и поверх задних ворот прорывалась с такой силой, что в сутеми двора лежали четкие полосы света и тени.

Оказывается, Иван Васильевич подспудно давно уже прислушивался к негромкому говору и возне за задними воротами на огороде. Глянул поверх ворот и оторопел: младший сынишка Павлик, желторотик, четвероклассник, изловчившись, в один миг перекинул через себя этого дылду Гришку, и тот грузно упал на проросшую лебедой кучу навоза.

— Во! Теперь получилось! — похвалил Гриша, вставая как ни в чем и не бывало. — Только еще резче надо проводить прием. Понял, еще резче!

— Ага! Ага! Понял! — с восторгом, взахлеб согласился Павлик, тут лее собравшись для повторного броска.

Иван Васильевич резко распахнул ворота и, неожиданно даже для себя, закричал:

— Ты чему его обучаешь, паршивец!

С Гриши будто слетели все его боевые доспехи и бойцовский запал, и стал он опять высокомерным и чужим, как все эти дни. Павлик же смущенный, но и не желающий расстаться со своей радостью победителя, призвал порадоваться и отца:

— А мы приемы самбо изучаем, пап!

И тут же получил от брата хороший подзатыльник.

Ивану Васильевичу уже было неловко от своего столь резкого, может, и лишнего вмешательства в игру сыновей, и он хмуро спросил:

— Вы хоть знаете, желторотики, что такое самбо?

— Самооборона без оружия, — нехотя, на всякий случай отступая от брата, объяснил Павлик. — Это когда…

— Вот. Это когда ты без оружия, а на тебя вооруженный со смертным умыслом прет. На вас-то кто же тут, в селе, с оружьем пойдет?

— А если мальчишки драться полезут?! — возмутился Павлик. — А если драка?!

— И дерись. На равных. У тебя самбо, а у противника — простая охота начистить тебе морду. Он идет на честный бой, а ты ему без всяких яких — ниже пояса. Вот ведь что получается, братья-разбойники, а?

— У нас же спортивное самбо! — бросил Гриша.

И как при этом искривил губы! У отца аж зубы заныли и горечь заполнила рот.

— Спортивное… Спортивное… Спорт, как я понимаю, дело коллективное. Организованное. Им в подворотнях и на задворках, без догляда, без тренера, не занимаются.