Миттельшпиль - Шеннон Макгвайр

– Здесь. – Она подходит к стене и срывает кусок обоев. Обои отходят легко, целыми листами, ослабленные действием морского воздуха и собственной нереальностью. Они сгорели много лет назад. Конечно, они легко поддаются.

Роджер хочет присоединиться к ней, но Эрин ловит его за локоть. Оглянувшись, он обнаруживает, что она очень серьезно на него смотрит.

– Если все станет плохо, ты должен сказать, чтобы она перенесла вас обратно, – говорит она. – Она не сможет отказаться. Скажи ей, что это приказ. Скажи ей, что это команда. Скажи ей, что это требование. Она сделает это, и если ты в точности повторишь эти слова, то можешь забрать с собой что-то, что поможет нам в следующий раз.

– Откуда ты…

– Ты мне сказал. – На губах у нее не улыбка, а скорее гримаса боли. – Я Порядок, помнишь? Я вижу истертые и разрушенные места. Я вижу шрамы. Вы оба можете не знать, сколько раз мы уже все это делали, но у меня нет такой возможности. Я не помню вообще все, слава богу. Мне кажется, если бы я запоминала все, я бы убила вас обоих, лишь бы это закончилось. Но я запоминаю больше, чем вы. А иногда ты прямо говоришь мне запомнить что-нибудь для следующего раза.

– Например?

Ее улыбка меркнет.

– Не спрашивай меня об этом, Роджер. Ты отдавал такие приказы, что ты не хочешь знать. В шахматы играет Доджер, но именно ты говорил: «Это жертва ради общего блага». Если я скажу тебе, что ты сказал мне не менять, ты вспомнишь и возненавидишь себя. Поэтому не спрашивай меня. Ради тебя. Ради нее. Забудь.

Роджер пристально смотрит на нее, потом переводит взгляд на Доджер.

– Насколько плохо? – спрашивает он.

– Достаточно плохо.

– Ладно. Мне это не нравится, но… ладно.

– Хорошо. Иди помоги сестре захватить вселенную. Я приложу все силы, чтобы вас не убили раньше, чем вы успеете это сделать.

– Как?

Эрин улыбается, будто разрезая кожу ножом, и достает из-под рубашки пистолет.

– Я буду сопротивляться. – И, развернувшись кругом, она выходит из комнаты и исчезает, оставляя его в одиночестве.

Нет, не в одиночестве. С ним Доджер, пишет на стене числа извлеченным из переполненного рюкзака маркером, полностью уйдя в свой маленький мир.

Он наблюдает, как она пишет, и совершает собственное путешествие во времени: взмах ресниц – и вот они в ее съемной квартире с выкрашенными в белый стенами, они довольны и смеются, они вместе. Еще один взмах, и он видит доску – глазами Доджер; в руке у нее мел, его запах щекочет ей ноздри. Он знает подходящие слова: ностальгия, тоска, сожаление. Но еще он знает, что путь вперед только один – через все это надо пройти. Он подходит к Доджер.

– Я люблю тебя.

– Знаю.

– Прости меня.

– Уже простила. – Она не отрывает взгляда от стены. – Ты тоже меня прости.

– Тебе не за что просить прощения, – говорит он.

– Ты больше не оставишь меня одну?

– Никогда.

– Хорошо. Все сходится. Расчеты работают.

– Могу я чем-то помочь? – спрашивает он.

– Опиши купальни, – говорит она.

Он начинает говорить, и, пока он рассказывает, она пишет все быстрее и быстрее, превращая его слова в числа, – так что история и великолепие этого места становятся цепочкой символов.

– Опиши Калифорнию.

И он говорит, и она снова пишет, заполняя стену целиком и переходя к следующей. Вселенная в цифрах и функциях, уравнение, которое могло бы раскрыть мир, если бы только у них было время описать и задокументировать каждый кусочек, каждую особенность чего-то настолько огромного, что должно быть безграничным. (Но у них есть время, у них оно есть: впервые Роджер осознает, что, если они умеют перезапускать собственную временную линию, это значит, что они могут закончить все что угодно, только бы вспомнить начало.)

На очереди Америка, а после – весь мир. Воздух в комнате становится все холоднее и холоднее; стены снова начинают отливать ртутью, яркой и сверкающей. Ее маркер – пока еще просто маркер, с черными чернилами и химическим запахом, но оставляемый им след сияет как хрусталь, как серебро. Правила реальности становятся податливыми.

Первый выстрел раздается сразу после того, как Доджер просит его описать дом, где он вырос. Роджер подпрыгивает. Она сурово смотрит на него.

– Мы не можем остановиться сейчас, – резко говорит она. – Мы так близко. Продолжай говорить.

– Доджер…

– Продолжай говорить.

И он продолжает. Он описывает свой дом, свои впечатления о ее доме, а затем самого себя – Роджера Миддлтона, который должен был быть самым обычным мальчиком, а оказался кем-то… другим.

Стрельба продолжается. Некоторые выстрелы ближе остальных – это Эрин не дает пройти тем, кто пришел за ними. Он полагает, что это та женщина – Ли. И она не одна. Какофония звуков слишком сильная для двух орудий. Там целая армия или, может, небольшая толпа, и они так близко, и этих стен на самом деле нет. Эти стены такие тонкие. Как долго это может продолжаться?

Он знает подходящие слова: сомнение, неверие, скептицизм. Он знает их силу. Он не задумывается о собственной силе здесь и сейчас, в этом месте, где стены ярко переливаются ртутью, где он кормит сестру-кукушку, с которой они вылупились из одного яйца, словами, из которых соткан мир. Он видит, как стены исчезают. Лишь на мгновение. Этого мгновения достаточно, чтобы он пришел в движение, протягивая руки и складывая губы для слова, которое никогда не прозвучит.

Этого мгновения достаточно, чтобы пули пробили себе путь.

Доджер кричит.

Решающее сражение

Лента времени: 8:01 PDT, 17 июня 2016 года (и продолжается)

Эрин вжимается спиной в колонну, высовываясь, только чтобы прицелиться, выстрелить и тут же вернуться в исходную позицию.

– Ли, все кончено, – кричит она. – Они точно проявятся! Беги отсюда, и, может быть, к тому времени, как они начнут прибираться за Ридом, ты сможешь убежать достаточно далеко!

– Глупое наивное дитя, – отвечает Ли. – Они не проявятся. Рид уже отбирает у них Доктрину. Ты выбрала не ту сторону. Я была о тебе лучшего мнения.

– Я выбрала не ту сторону, когда вы убили Даррена.

Она в очередной раз выглядывает из-за колонны и в очередной раз стреляет, следуя хаотическим нитям сражения, которые ощущает в пространстве.

На сей раз за ее выстрелом следует гулкий звук падения тела – будто об пол ударился мешок цемента.

На миг – такой крошечный, трепетный миг – она позволяет себе надеяться, что это все, что все закончилось, что она победила. Но затем Ли полным отвращения голосом произносит:

– Ты только что застрелила вполне приличного