Зловещие топи - Виолетта Орлова

Юный актер выучил слова назубок; он настолько хорошо справлялся, что почтенная госпожа Амброзия, обычно скептически настроенная против него, в душе вовсю принялась нахваливать блистательного актера.

Впрочем, пока рано было делать какие-либо выводы. В первом акте у Артура имелось не так уж и много реплик. А вот во втором самой сложной частью являлся его длинный монолог, когда Гамаил обращался к стражнику со страстной мольбой отпустить его на свободу. Его слова также относились и к возлюбленной: по сценке он как бы разговаривал с ними двоими, а еще рассуждал о тяжкой жизни в неволе, своей несчастной судьбе и прочей чепухе, которую Артур вовсе не хотел произносить вслух, да еще и с таким жаром.

Первый акт закончился. Актеры могли чуть передохнуть, подправить грим, сменить декорации. Кажется, госпожу Оридиан все устраивало. По крайней мере, ее красивое лицо не выражало привычного недовольства.

Артур выпил немного воды. К своему огорчению он почувствовал, как у него поднимается температура. Но надо было сыграть до конца, тем более, раз он так успешно начал. Второй акт длился для него мучительно долго, и вот настало время того самого злополучного монолога, когда он, выйдя в центр сцены, должен был умолять своего поработителя. Чуть поодаль стоял Хайсам, неумолимый стражник, чьи добрые глаза теперь непривычно горели ненавистью, ибо того требовала сцена. Оланечка бестолково простирала руки к своему плененному возлюбленному.

Артур вышел вперед. Горло нещадно саднило, но он тем не менее старался говорить громко и четко.

– Как свободолюбивый сокол, лишенный отчего гнезда, как дикий конь, разлученный со своим табуном, как…– начал Артур свою заунывную драматичную речь, полную красочных армутских метафор. Он говорил, обращаясь как бы ко всем: к воображаемым зрителям, стражникам и своей возлюбленной. Но вот клипсянин должен был произнести вслух ее имя, и перед тем, как сделать это, он зачем-то скосил на девушку глаза. Беруанская актриса, вдохновленная нехарактерной для него пылкостью, в экзальтации закатывала выпуклые глаза. Скудное освещение сыграло с юношей дурную шутку: вместо своей вполне человекообразной напарницы, он увидел тощую завитую овцу, такую комичную и забавную, что думать ни о чем другом просто не представлялось возможным.

– Я потерял ее! Моя любовь, моя Овечка! – на весь зал слезно прогремел юноша и замер, оглушенный своим глупым промахом. Актеры, все как один, ошеломленно уставились на него, даже заклинатель змей прекратил на заднем плане свою заунывную трель. Но более всех шокированной казалась сама актриса, которая от удивления и обиды просто не знала, что сказать, а только бестолково таращилась на своего партнера и время от времени приоткрывала рот, как она всегда делала в особо драматичных моментах пьесы.

Будучи полностью здоровым и полным сил, юноша бы наверное постарался замять свою ошибку и продолжил бы речь. Но сейчас ему было настолько плохо, что он не нашел ничего лучше, кроме как рассмеяться, нарушив неестественную тишину, воцарившуюся в зале. Его заразительный смех был громким и затяжным; он, наверняка, перешел бы в истерику, если бы в какой-то момент незадачливый актер силой воли не остановил его – так же резко и стремительно, как мгновение назад начал.

Краснея от страшной неловкости, Артур поспешно сбежал со сцены и скрылся за спасительными раздвижными дверьми гримерной; все это, конечно, было совершенным ребячеством и со стороны выглядело ужасно глупо.

– Дурак, дурак! – простонал он про себя, стискивая виски руками. Но отсиживаться в комнате было неразумно, малодушно, да и просто недостойно; необходимо было извиниться перед всеми, особенно перед Оланечкой (это же надо было ей взять такой дурацкий псевдоним!), и продолжить играть свою роль. Взяв себя в руки, юноша вышел к остальным. Выяснилось, что за то время, что он отсутствовал, актеры разошлись, кто куда. В зале оставалась лишь госпожа Оридиан, у ног которой, подобно маленькому птенцу, сидел Кик. Лицо раба было непривычно бледным и встревоженным. Зачем он здесь?

– Госпожа? – тихо обратился к хозяйке Артур.

Она и плечом не повела. Тогда юноша, обойдя кресла, подошел к ней с другой стороны. В какой-то момент, взглянув на ее холодное, теперь лишенное всякой привлекательности лицо, он невольно ощутил себя жалким короедом, которого скоро должны употребить в виде основного блюда.

– Прошу прощения за эту дурацкую выходку! Обещаю, на премьере не произойдет ничего подобного… Я сильно устал, кажется, у меня поднялась температура, и только поэтому я, видимо, позволил себе подобную бессмыслицу… Где остальные?

– Готовятся к премьере. Через час сюда начнут приходить зрители, стало быть, актеры должны подготовиться, – холодным голосом ответила госпожа. – А ты… Ты отвратительно играл. Худшей игры и вообразить сложно!

– Но ведь до того момента, как я назвал госпожу Ове… Оле… словом, назвал ее не так, как следует, все было не так уж и плохо? – путаясь, робко возразил Артур.

– Вздор! – язвительно фыркнула женщина. – Ты с самого начала играл отвратительно. Движения твои грубы и искусственны, вдобавок ты просто неуклюж! Настоящие театралы никогда не примут тебя на сцене, ибо ты бездарность!

– Я всегда говорил вам об этом и никогда не убеждал в обратном.

Хозяйка мрачно улыбнулась.

– Да, не убеждал. Но все-таки, я уверена, ты хорошо сыграешь на премьере.

От дурного предчувствия у Артура засосало под ложечкой. Госпожа Оридиан, вероятно, физически ощутила его беспокойство, ибо плотоядно сузила змеиные глаза.

– Что, даже не спросишь, откуда у меня такая уверенность? – издеваясь, поинтересовалась она.

Артур сглотнул и поморщился; боль в горле мешала ему думать.

– Слушай же внимательно. Ты должен будешь сыграть так, чтобы в конце представления все зрители до одного встали на ноги и принялись хлопать тебе.

Артур хотел было возразить и сказать, что это маловыполнимая задача, но госпожа, достав из своей замысловатой прически острую шпильку, покосилась на Кика и добавила жестким голосом:

– Если этого не произойдет, я на твоих глазах продырявлю ему горло.

Очевидно, бедный Кик и сам не ожидал подобного, ибо тут же затрясся в ознобе.

– Ты ведь уже привык к нему, да? И потом, как мне кажется, у тебя слишком сострадательное сердце, – продолжила госпожа.

– Я… И без того хорошо сыграю! Прошу вас, не стоит… – севшим от волнения голосом пролепетал юноша, с неприкрытой мольбой глядя в безжалостные черные глаза. Но хозяйка только издевательски засмеялась.

– Глазки будешь строить после спектакля своим поклонницам, если, конечно, они у тебя вообще появятся после такой дурной игры. Мои условия таковы: либо ты сегодня сыграешь так, как никогда в своей жизни, либо по твоей вине умрет человек, которого, как я подозреваю, ты успел искренне полюбить. А