Формула огня - Джек из тени

Штайнер, чудом выживший в мясорубке на склоне, весь стянутый окровавленными перевязками, чьё багровое лицо вояки стало землисто-серым, сидел, уставившись в одну точку, его руки мелко дрожали. Наш интендант, исхудавший за одну ночь, казалось, на десять лет, что-то лихорадочно царапал в своей амбарной книге, но я видел, что это просто бессмысленные каракули. Остальные, те немногие «благородные», кто выжил в рубке на склонах, сидели молча, с пустыми, выгоревшими глазами. Они все ждали одного. Одного-единственного слова от меня. Приказа к отступлению.

Они ждали, что я, удовлетворённый своей кровавой жатвой, поведу остатки армии назад, в тыл. Зализывать раны, хоронить мёртвых, перегруппировываться. Это было логично, правильно, единственно возможно с точки зрения любого нормального полководца. Отступить, сохранить то, что осталось, и готовиться к следующему удару. Их лица выражали нетерпеливое, почти болезненное ожидание.

— Магистр, — начал Штайнер, и его голос, обычно зычный и уверенный, был хриплым, надтреснутым. — Мы… мы понесли чудовищные потери. Мои лучшие рыцари… половина из них осталась на тех скалах. Армия измотана, раненых столько, что лазарет не справляется. Нам нужно… нам нужно уходить. Отступить за перевал, пока у нас ещё есть кем отступать.

Ему вторил фон Клюге, не отрывая взгляда от своих каракуль.

— Боеприпасы на исходе, магистр. Продовольствия хватит на три дня, не больше. Медикаментов почти нет, если мы задержимся здесь, мы просто умрём от голода и болезней.

Я молчал, слушая их, в их словах была железная, неоспоримая логика. Логика проигравших, которые чудом выжили и теперь хотят только одного, убежать как можно дальше от места своего кошмара. Но я видел не то, что они. Они видели кладбище. Я видел фундамент.

Не говоря ни слова, я поднялся. Взял со стола большой, измазанный грязью и кровью свёрток пергамента и с резким, сухим шорохом развернул его на столе. Это была не карта с обозначением наших жалких окопов. Это была новая карта, которую я чертил всю ночь. Но на ней были не вражеские порядки. На ней были схемы дотов, казематов, артиллерийских позиций и подземных коммуникаций.

— Мы остаёмся здесь, — сказал я, и мой голос в наступившей тишине прозвучал неестественно громко и отчётливо.

На мгновение в шатре воцарилось абсолютное, звенящее молчание. Такое, какое бывает за секунду до взрыва. Генералы замерли, уставившись на меня, как на призрака. На их лицах было написано чистое, беспримесное недоумение. Они не поняли или не хотели понимать.

— Что… что вы сказали, магистр? — переспросил Штайнер, и его глаза, до этого пустые, начали наливаться кровью.

— Я сказал, — повторил я, медленно, отчётливо, вбивая каждое слово, как гвоздь. — Мы. Остаёмся. Здесь.

И тут плотину прорвало.

— Вы сошли с ума! — взвизгнул фон Клюге, вскакивая со своего места. — Это самоубийство! Я же сказал, у нас нет припасов! Нам нечем кормить армию!

— Безумец! — рявкнул Штайнер, ударив кулаком по столу так, что подпрыгнули лампы. — Мои люди едва стоят на ногах! Они не выдержат ещё одного боя! Вы хотите похоронить нас всех в этой проклятой дыре⁈

Остальные аристократы загалдели, перебивая друг друга. Крики о чести, о долге перед герцогом, о необходимости сохранить армию, смешались в один сплошной, истеричный гул. Я молча ждал, пока первая волна паники схлынет. Я дал им выкричаться, выплеснуть свой страх.

Когда они немного успокоились, я ткнул пальцем в карту.

— Вы видите долину, полную трупов. А я вижу идеальный укрепрайон, созданный для нас самой природой. И нами, — я обвёл взглядом их перекошенные от ярости лица. — Мы заплатили за эту землю кровью наших солдат, наших рыцарей. Кровью моей жены. И вы предлагаете просто развернуться и уйти? Подарить врагу этот идеальный плацдарм? Сделать все эти смерти бессмысленными?

Я выдержал паузу, давая словам впитаться в их разгорячённые мозги.

— Мы не будем здесь обороняться, стоя посреди пустыря. Мы превратим Глотку Грифона из ловушки для нас в неприступную цитадель. Мы вобьём в эту землю каменные укрепления. Мы прорубим в скалах казематы для артиллерии. Мы создадим здесь крепость, которая станет костью в горле у всей армии тёмных эльфов. Они не смогут обойти её. Тёмные будут вынуждены либо истекать кровью, пытаясь прогрызть себе путь под перекрёстным огнём, либо тащить свои обозы за сотни лиг в обход, по горам. Мы выиграли не битву. Мы выиграли эту точку на карте, и я не собираюсь её отдавать.

Штайнер смотрел на меня, как на сумасшедшего. Его лицо побагровело ещё сильнее.

— Строить? Вы предлагаете строить, когда у нас тысячи раненых⁈ Когда солдаты спят на голой земле⁈ Какими силами, магистр⁈ Кто будет таскать камни? Мои рыцари⁈

— Да, — спокойно ответил я. — И ваши рыцари и мои стрелки. И вы, генерал, если понадобится. У нас есть рабочие руки. Десятки тысяч рабочих рук, которые заняты чем угодно, только не обороной своего дома.

— Вы боитесь за своих людей, генерал. Это делает вам честь. Но отступление убьёт их быстрее, чем бой. Тащить тысячи раненых без дорог, без медикаментов… мы потеряем половину по дороге. Здесь мы можем построить для них госпиталь. Здесь у нас есть вода. А продовольствие и инструменты нам пришлют из столицы. Я уже отправил гонца к герцогу.

— Герцог никогда не одобрит это безумие! — выкрикнул один из аристократов.

Я медленно повернулся к нему. Мой взгляд был холодным, как лёд.

— Герцог одобрит, потому что у него нет выбора. Так же, как и у вас. Я здесь командую, мои полномочия, данные мне его светлостью, никто не отменял. И мой приказ — остаться. Любой, кто попытается его саботировать или оспорить, будет немедленно арестован и предан военному суду. По законам военного времени. Это понятно?

Я не повышал голос. Я говорил тихо, почти буднично. Но от этой тишины по шатру пробежал мороз. Они поняли, что я не шучу. Поняли, что тот инженер, тот выскочка-барон, с которым они ещё вчера пытались пререкаться, умер. На его месте сидел кто-то другой. Холодный, безжалостный, одержимый своей идеей диктатор, который без колебаний пустит в расход и их, и всю армию ради достижения своей цели.

Штайнер смотрел мне в глаза несколько долгих, звенящих секунд. Я видел, как в нём борются ярость, отчаяние и привычка подчиняться. Привычка победила, он медленно, с трудом, выпрямился.

— Да, магистр, — выдавил он сквозь зубы.

— Так точно, магистр, — повторил я, глядя ему в глаза, не давая