Немезида ночного ангела - Брент Уикс

Как ни странно, я гляжу на все происходящее безучастно. Даже ненависть, всколыхнувшаяся во мне при виде столь бессмысленного убийства, ощущается приглушенно. Когда ненависть безнадежна, апатия дает утешение.

~– Кайлар. Ты знаешь, что будет дальше. Почему ты не спрашиваешь, почует ли ошейник меня?~

«Это неважно».

~– Тогда я сам тебе скажу: я не знаю, почует он меня или нет. Я посмотрю, что можно сделать. Скорее всего, ты еще не скоро услышишь мой голос. Не вздумай меня призывать, понял? Если магия сомкнет эти лезвия прежде, чем я успею приспособиться к металлу, из которого они сделаны, то сожру я их уже после твоей смерти…~

Киниджи по очереди выкручивает каждую ручку на ошейнике, оттягивает лезвия, как оттягивают тетиву на арбалете, запасая огромную силу, которая в случае чего вонзит клинки в мою шею. Затем она расстегивает внутреннее кольцо, чтобы в него могла пройти моя голова, и протягивает ошейник мне.

– Надевай.

Я медлю.

Ее голос шелестит, как смятый бархат:

– Надевай, или мы изобьем тебя, а потом наденем сами. Добьешься ты этим только переломанных костей и морального удовлетворения от того, что ты сопротивлялся до последнего, но больше ничего.

Я надеваю окровавленный ошейник. Он мокрый и еще теплый. В мой нос ударяет запах крови, тела и пота мертвеца. Киниджи подходит ближе, чтобы затянуть ошейник, и тот один за другим издает два писка: бууп, биип. Я чувствую, как что-то проворачивается у моей шеи, и клинки навостряют свои лезвия внутрь. Киниджи замирает.

Мы оба опускаем глаза на ее руку, которая все еще горит едва заметным голубым светом.

– Забыла, – говорит она. – Как неловко.

Судя по тону, ей вообще не неловко, и она широко, дружелюбно улыбается мне, хотя только что чуть не убила. Похоже, я встретил очередного Хью Висельника. Она машет соседнему гвардейцу, который быстро возвращает лезвия в исходное положение, после чего затягивает ошейник на моей шее.

Меня ведут вниз по лестнице. Мои руки все еще скованы за спиной, кандалы на ногах не дают побежать, а ошейник грозит в любую секунду спустить пружины и убить меня.

Следом за мной идет король Рефа'им, разодетый в пурпурный плащ с высоким воротом, который накинут поверх бледно-голубой туники и украшен множеством цепочек и колец. Спустившись на нижний этаж карцера, король останавливается у открытой камеры. В глубину и ширину она чуть меньше шага, а в высоту доходит ему лишь до груди. Сама камера – уже орудие пытки. Она настолько низка, что в ней невозможно встать в полный рост, и настолько узка, что в ней невозможно лечь.

Но Рефа'им не приглашает меня внутрь.

– В ближайшие дни, Кайлар, набожные люди этого мира станут говорить, что вы безрассудно прикоснулись к магии, к которой человечеству испокон веку было запрещено прикасаться, и освободили ею чужаков, которые отныне станут сеять разрушение по всему Мидсайру. – Он приподнимает брови. – Запреты эти были установлены неспроста, и человечество о них действительно предупреждали. Но жрецам сказали в лучшем случае половину правды, поскольку недалекие простолюдины не могли понять ее всю, не были к ней готовы.

В Черном Кургане халидордцы пробудили разных созданий. Это так. Нарушили равновесие. Вюрдмайстер разбудил тварей на земле и под землей. Древних тварей… но тварей, рожденных в этом мире. Однажды эти грозные создания уже бродили по Мидсайру, и у вас хватило бы сил снова отправить их на покой. Но понимаешь ли ты, почему Черный Курган был куполом? Потому что Джорсин Алкестес, много веков назад обратившийся к почти тем же чарам, что и вы, догадался перед этим возвести энергетический барьер – до того, как уничтожил внутри него всех врагов. Он сделал это, чтобы удержать внутри не только чудовищ, но и собственную магию.

А что сделали вы? Чтобы сжечь своих врагов, вы, безмозглые дикари, устроили из них костер. Сигнальный костер на вершине холма. Взявшись за орудия, которые вам не дано понять, вы послали во вселенную мощный магический импульс. По сей день он продолжает расходиться как волна, мчится во все стороны и один за другим достигает каждого из тысячи миров.

Большинство существ не заметят этого света. Некоторые увидят его, как вы, люди, видите новую звезду, возникшую на небесах. У других будет столько магии, что ваша их не заинтересует. В ком-нибудь еще вы пробудите любопытство, но они не смогут к вам прийти. Однако рано или поздно найдется кто-то… Теперь ты начинаешь понимать? Высвободив столько чистой магической энергии, вы повлияли не только на волшебных существ этого континента, вокруг него и под землей, а заявили паразитам из дальних мест, что здесь они смогут найти себе легкую добычу. Вы не уничтожили своих врагов. Вы позвонили в колокольчик и сказали голодной вселенной, что обед подан.

Я твержу себе, что Рефа'им – лжец. Но последнее описание пробирает меня до костей. Лжецы часто сдабривают свой вздор щепоткой правды, чтобы он казался вкуснее. Может быть, Рефа'им просто давит на мои страхи, связанные с Черным Курганом. Может быть, я – тот невежественный простолюдин, который боится, что прикоснулся к запретной магии.

Но у меня не получается избавиться от мысли: что, если он говорит правду?

Чувствуя, как внимательно Рефа'им смотрит на меня и как ждет моей реакции, я стараюсь сделать так, чтобы на моем лице не дрогнул даже мускул.

Он пожимает плечами, словно ему все равно, поверил я ему или нет.

От этого его слова кажутся еще более правдивыми. Лжецам важно, чтобы вы им поверили; они хотят убедиться, что успешно одурачили вас. Тот, кто говорит правду, знает, что она останется правдой, даже если вы в нее не поверите. Особенно если эта правда тяжела.

Рефа'им глядит на крошечную камеру, затем на меня, а потом, похоже, принимает решение. Он закрывает камеру и идет к выходу, запертому на множество замков. Он отпирает их самостоятельно и тем временем говорит:

– Боюсь, то, что произойдет дальше, покажется тебе излишним. Пройдут годы, и ты поймешь, что столь высокая плата была не только необходима, но и стала необходимой лишь из-за твоего упрямства. Поэтому, прошу, не прерывай урок до тех пор, пока полностью не убедишься в моей правоте. Если у тебя не получится его усвоить, урок придется повторить, и плата за него станет еще более высокой. Идем.

Он говорит так, будто у меня