Немезида ночного ангела - Брент Уикс

Я вмиг оказываюсь рядом с солдатом. Красивый парнишка. Гвардеец, хотя ему еще нет и двадцати. Либо у него хорошие связи, либо он очень хорошо выполнял свою работу.

– Куда вы шли? – спрашиваю я. – Если скажешь, будешь жить.

Прислонившись к стене, он принимает стойку «крест бастарда» – хороший выбор, учитывая его рану. Его руки дрожат. И ему, похоже, стыдно за эту дрожь и за свое бегство.

– Ты дрожишь, потому что рана вызвала шок, а не потому, что ты трус, – говорю я ему. – В этом нет ничего постыдного.

Он не отвечает мне, упорно держит стойку, то ли от храбрости, то ли от потрясения, то ли от глупости.

У меня нет времени на всех этих людей. Я опрокидываю гвардейца на пол и завладеваю его клинком. А затем убиваю.

Вопль, раздавшийся за моей спиной, заставляет меня быстро обернуться. Это та женщина, которую я ранил. Дворянка, богато разодетая. Она бежит на меня. Разъяренная, орущая, с небольшой кровоточащей ранкой на носу.

Я подавляю немедленно возникшее желание прикончить ее. Что я за чудовище?

Но мне нельзя допустить, чтобы она меня схватила. Кто-нибудь другой может внезапно напасть, и такая обуза сильно мне помешает.

К тому же, боги милосердные, как же меня раздражает этот крик.

А еще она очень медлительна.

Дворянка бежит на меня, размахивая руками. Я жду. Жду, а затем выкидываю перед собой ногу, чтобы ее остановить. Быстро и несильно ударяю ее пяткой – обычно таким приемом пресекают удары противника, останавливают мах ногой прежде, чем она успевает подняться. Но я целюсь выше и дальше, подаюсь корпусом назад, и, когда дама подбегает ближе, бью ее в солнечное сплетение, прямо под стык ребер.

Чтобы не сломать ей кости, я принимаю большую часть удара на себя, но у дамы все равно вышибает дух из легких, и она подлетает в воздух, когда с разбегу налетает на каменное препятствие в виде ночного ангела.

Она валится на пол, давится, словно ее вот-вот стошнит. Через пару секунд она сможет сделать вдох, но сейчас молчит и больше не представляет угрозы. И хотя ей, несомненно, кажется, что она умирает, этого не случится.

По крайней мере, она не умрет раньше всех остальных пассажиров этого обреченного корабля.

На перекрестке коридоров, откуда вышла дворянка, появляются ее друзья. Они растеряны. В ужасе. Бестолковые люди. Когда мы умрем, империя потеряет своих богатейших, но явно не умнейших подданных.

Я уже мчусь прочь. Нахожу следующий перекресток, вижу впереди бегущего имперца, который сворачивает за угол.

Повинуясь шепотку интуиции, я облачаюсь в ка'кари и становлюсь невидимым. Я всегда бегаю тихо, но сейчас удваиваю свои старания и на подходе к атриуму замедляюсь.

– Барздун, посмотри, что там, – шепчет мужской голос.

В ответ молчание. Я подкрадываюсь ближе.

– Барз, выгляни, или я тебе яйца оторву, – снова шепот.

Засада. Естественно. Мне необязательно с ними сражаться. Я могу просто пройти мимо. Именно так я и поступ…

Мужчина высовывает из-за угла половину лица, и его единственный видный мне глаз округляется. Несмотря на невидимость, он меня заметил.

Потому что Барздун – маг.

Тычковый нож из ка'кари вонзается ему в лоб; он падает, а затем я изничтожаю троих его друзей. Бой получается нечестным, но быстрым. Они умирают без страданий.

Все, кроме Барздуна. Он почему-то еще жив.

Когда Пожиратель голоден, он может войти в плоть почти без сопротивления, а я не успел провернуть клинок в голове и разрушить мозг.

Он дергается, исходит пеной изо рта, и магические дуги сверкают вокруг дыры в его лбу, как будто он отчаянно пытается себя Исцелить. Я подхожу, чтобы убить его.

Останавливаюсь.

Окунаю ка'кари в магию, шкворчащую в ране Барздуна. Пожиратель пульсирует разными цветами, пока наконец не находит способ подстроиться к этой магии. А затем начинает жадно хлебать ее, как собака, лижущая кровь после боя.

– Поспеши, – говорю я. Барздун еще дергается. И не так, как иногда дергаются мертвецы. Он вытворяет жуткие движения, которые означают, что он все еще жив. Бедолага.

Ка'кари выпивает всю его магию до последней капли, после чего я быстро распарываю Барздуну сонную артерию, чтобы прикончить. Какой грязный поступок: заставить человека корчиться от боли, чтобы забрать его силу. Но я совершал поступки и похуже. Наверное, еще не раз совершу.

Я слышу крик; сначала он приглушен дверьми, затем раздается громче. Свернув за угол, я вижу большую арку, ведущую в Элизион. Я и не знал, что забежал так далеко. За аркой собираются солдаты.

Вместо того чтобы очертя голову броситься вперед – на сегодня этого, пожалуй, хватит, – я останавливаюсь. Оглядываюсь на солдат, которых только что убил. Смотрю на их одежду.

~– Хочешь замаскироваться? И что может пойти не так?~

«Терпеть не могу этот вопрос. Всякий раз, когда ты его задаешь, мы обязательно узнаем ответ».

Глава 95

Надежда, старейшая из предательниц

«Вырежи это».

~– «Это»? Что именно?~

«Всю следующую часть. Вырежи ее целиком. Пропусти. Там все неправильно. Все, что я думал, было неправильно, и все, кто это услышит, тоже подумают что-нибудь неправильное. Все это – ложь».

~– Я не почувствовал, чтобы ты хоть раз солгал.~

«Ты – магический предмет. Творение творения. Твой создатель, наверное, не научил тебя, что ложь можно сказать искренне, и она все равно останется ложью».

~– Ты несешь бессмыслицу.~

«Неужели ты не понимаешь? Да, наверное, ты и не можешь понять.

Послушай. Когда люди узнаю́т, чем я занимаюсь, они думают, что я обладаю особой мудростью. Они думают, будто тот, кто так часто сталкивается со смертью, наверняка ведает какие-нибудь тайны о царстве за ее завесой. Они не знают… не понимают, что я могу рассказать о смерти меньше всех. Я – ничтожнейший из бедняков. Я не слуга Смерти, не ее близкий друг и не ее советник. Я – привратник Смерти или, в лучшем случае, хранитель ключей от самых внешних ворот.

Я загоняю в эти ворота мужчин, и женщин, и – да! – даже детей, но затем я ухожу. Я ухожу! Хуже того, из-за моего бессмертия я знаю о Смерти меньше, чем любой прыщавый подросток, который, однажды проснувшись, осознает, что когда-нибудь испустит свой последний вздох, а его жена проснется рядом с липким, холодным трупом. Когда я стою на краю пропасти, то не испытываю страха перед ней; он мне просто неведом. Мне неведомо проклятие времени, и я никогда не воскликну, что мне не хватит дней, чтобы прожить все то, что я хочу