Свой среди чужих, или Гауптман с Олерона. Часть вторая - Владимир Германович Корешков

Я ее даже не слушал, мельком глянул на ее четкий прямой пробор уложенных с невероятной аккуратностью иссиня-черных волос, и остановил свой взгляд на фото в черной рамочке, стоящее на ее столе.

– Присаживайтесь, – приказала она.

Я сделал вид, что, садясь в кресло, случайно промахнулся, на некоторое время потерял равновесие и как бы случайно, чтобы не упасть, попытался уцепиться за стол, и задел фото рукой. Фото упало со стола на пол.

– Что вы делаете? – взвилась Алена.

Я быстро наклонился, поднял фотографию.

– Я такой неловкий. Изви…

Закончить фразу я просто не смог. Я увидел то, чего боялся увидеть. На фото возле какого-то домика стояли трое – слева улыбающаяся, счастливая Алена в белом коротком платье с голыми плечами, посредине маленькая черноволосая девочка в голубеньком платьице, жмурящаяся от яркого солнца, с двумя косичками, в каждой вплетен большой темно-синий вычурный бант, в руках у нее плюшевый мишка. По тому, как она прижимает к себе медвежонка, видно, что игрушка очень дорога ей. Справа высокий, крепкий, бородатый мужчина в белой тенниске, голубых джинсах. Его я узнал сразу, я не мог его не узнать. После того памятного дня, того боя он приходил ко мне во сне почти каждую ночь, приходил, чтобы убить меня, но умирал сам от моего штык-ножа, который я ему всаживал раз за разом в бок, туда, где у него заканчивался бронежилет, ощущая на своей ладони, державшей рукоятку штык-ножа, его горячую липкую кровь.

Алена зло вырвала у меня из рук фотографию. Аккуратно протерла с нее несуществующую пыль, после чего поставила фото на место. После некоторой паузы, видимо, пытаясь хоть как-то загладить свою грубую несдержанность, устало промолвила:

– Это моя семья, их убили, – промолвила так тяжело, как будто только что разгрузила железнодорожный вагон.

Я, как китайский болванчик, согласно кивнул в ответ головой, сказать я ничего не мог, да и нечего было мне сказать. Внутренний голос сразу начал, заискивая, оправдываться в смерти девочки: «Ты не виноват, это артиллеристы, дебилы, разбомбили поселок. Что ты мог сделать, как ты их остановишь? А мужа ее… так у тебя выбора не было – это война, не ты его, так он тебя».

Да так вроде все правильно, все верно, но ведь это не он ко мне домой пришел с оружием в руках и сровнял родовое гнездо с землей. «А твои родители? За их смерть надо было спросить», – продолжая искать мне оправдание, буробил внутренний голос. Спросить, конечно, надо было, но только с действительно виновных в гибели мамы и папы, а не с этих людей, они-то ни в чем не виноваты. Вначале надо было разобраться во всем и только после этого прыгать на коня и шашкой махать. Хорошо быть умным задним числом.

– Скажите, Алена, зачем вы вчера переспали со мной? – не знаю зачем, невпопад задал я ей свой дурацкий вопрос и понял, что задал его совершенно зря.

Алена, резко вздрогнув, дернулась, съежилась вся, как от удара мощного кнута, причинившего ей нестерпимую боль, вспыхнув, покраснела до корней волос, одарила меня растерянным, но злым взглядом, потом обмякла, опустила глаза, острые плечи поникли. Она сразу превратилась в маленькую, беспомощную девочку. Но ее растерянная беспомощность длилась совсем недолго. Алена, будто стыдясь своей минутной слабости, видимо, считая ее зазорной, недостойной, собралась, выпрямила спину, гордо вздернула голову. Смело и твердо взглянула мне в глаза – это опять была сильная, взрослая, строгая женщина со взглядом тигрицы, которая не боится никаких испытаний и никогда не согнется под ними.

– Хочу перед тобой извиниться. Я тебя использовала. Понимаешь, Штефан, я хочу ребенка и хочу его от сильного, красивого мужчины. Мне сейчас только это и надо от жизни. И хочу я сына, чтобы, когда он вырос, мстил этим сволочам. Я знаю, чувствую, Штефан, что ты не тот, за кого себя выдаешь, ты воевал. Можешь даже не отвечать, это не вопрос. Наверняка ты уже уложил кучу этих гадов в нашу олеронскую землю, которая им никогда не будет пухом. И, судя по тому, как тебя готовят, верю, что причинишь этим, так называемым высшим существам, которые мнят себя вершителями судеб всего человечества, как можно больше вреда, а их матерям столько боли и слез, чтобы они там, на Земле в Рейхе умылись ими, узнали и наконец поняли, что такое каждый день оплакивать своих детей, мужей, матерей, отцов, братьев и сестер.

Я был потрясен и раздавлен всем услышанным. Алена уверена, что я воевал на стороне повстанцев. О боже. Не дай ей, Господи, когда-нибудь узнать правду. Потому что она собирается вынашивать под сердцем плод, а потом рожать от человека, который убил ее любимого и косвенно повинен в смерти ее дочки – это запределье, сюрреализм какой-то! Мне реально стало нехорошо. В горле пересохло. Запинаясь, медленно подбирая слова, стараясь, чтобы меня правильно поняли, спросил:

– Откуда ты знаешь, что у нас получилось?

– Знаю и все тут, – отрезала Алена. И продолжила, видимо, по-своему истолковав мой вопрос: – Я от тебя ничего не требую, ничего не жду и не хочу. Я сама выращу, воспитаю. То, что ты мог мне дать, ты дал. Почему я не хотела ребенка из пробирки? Потому что уверена, только в буре страстей и эмоций, во время сплава стихий может родиться благородный, сильный, непобедимый в будущем ребенок, только тогда ему передадутся самые важные, самые лучшие качества зачавших его людей, которые он гордо понесет по жизни.

Я смотрел в ее полные холодной решимости, сверкающие глаза и мне опять нечего было сказать. Алена в чем-то была права. Во всяком случае, я не только должен забирать чьи-то жизни, но и обязательно должен оставить жизнь после себя, так нам завещает бог и сама мать-природа, и потом ведь кто его знает, как дальше сложится, как долго я еще проживу.

Мое месячное пребывание в разведшколе закончилось. Все, что смогли за это короткое время, преподаватели вложили в меня. Настал черед отправляться назад, вначале на Луну, а затем… Кто знает, куда затем. Никакого заламинированного диплома с сургучовой печатью я, естественно, не получил. Также не было никакого выпускного бала с бравурными маршами, торжественными спичами и рукоплесканиями, переходящими в бурные овации в честь виновника торжества, выпускника всех времен и народностей Штефана Дорна. Богато накрытые, ломящиеся от всевозможных диковинных яств праздничные столы, разноцветные шары, взвивающиеся в определенный момент по команде в фиолетовое олеронское небо, а также хорошо вышколенные, предупредительные официанты в черных фраках и белоснежных сорочках, издалека похожие на гигантских важных пингвинов, разносящие глубокие узкие бокалы с охлажденным игристым напитком, в простонародье именуемым «шампанское», и слегка грустные, но счастливые слезы преподавателей, соответственно, тоже отсутствовали. А жаль, я бы был не в обиде. Ну нет так нет.

Дмитрий Иосифович Раутбардт пожелал мне удачи и настоятельно просил быть в будущем очень внимательным и очень осторожным и не забывать все, что я проходил у него на уроках. С Любомиром мы на прощание обнялись.

– Давай, друже, коси этих гадов так же легко, как у меня в тире, – напутствовал он меня. – Надеюсь, еще увидимся, я вчера опять подал рапорт на фронт. Хотелось бы, чтобы в этот раз мою просьбу удовлетворили.

– Даст бог, все будет, – подбодрил я Любомира.

Алена вначале сухо пожелала мне успехов. Но потом ее как будто прорвало, словно повинуясь какому-то внутреннему порыву, она крепко прижалась ко мне, поцеловала, но не как женщина, с которой у меня был секс, а скорее заботливо, по-матерински.

– Береги себя, Штефан, или как там тебя зовут, – погладила она меня по груди. – За меня не беспокойся. У меня все будет хорошо. Спасибо тебе за все. И… ступай, провожать я тебя не буду, завтра до космопорта тебя сопроводит младший лейтенант Драгон Митич. Выезжаешь сразу после