Свой среди чужих, или Гауптман с Олерона. Часть вторая - Владимир Германович Корешков

перевяжем. Все будет хорошо, – я подсунул под нее руки, чтобы приподнять, и похолодел. Руки сразу стали липкими от ее крови, а мой палец провалился в глубокую рану на спине – пуля, выходя, проделала ужасающую рану в теле Эдиты. Она захрипела и опять закашлялась. Скорей всего, пробито легкое. – Потерпи, моя хорошая, потерпи. Все будет хорошо. Все хорошо. Сейчас, сейчас, – шептал я ей, поднимая легкое как пушинка тело, пытаясь причинить как можно меньше боли. Почти бегом я отнес Эдиту в прохладную сень леса. Положил возле исполинского ствола дерева на мягкий, как ковер, мох. – Сейчас, сейчас. Я тебя перевяжу. – Я лихорадочно начал расстегивать ей мундир.

– Подожди, любимый, – остановила она меня жестом руки. – Я обязательно должна тебе сказать.

– Что моя хорошая?

Она закашлялась.

– Знаешь, Яр, мне совсем, ни чуточки не страшно. Честное слово… – Она говорила, а паузы между фразами становились все дольше. Эдита стремительно теряла силы. – Потому что самое главное в моей жизни случилось, я получила тебя, любимый! Ты мой и только мой. – Она погладила меня слабеющей рукой по щеке, ее медовые глаза смотрели с такой нежностью. Она улыбалась своей милой, слегка застенчивой улыбкой. – Так и передай Линде, а еще скажи ей, что она дура.

Эдита замолчала, ее рука еще секунду назад гладившая меня, безвольно соскочила с моей щеки. Лицо стало белым, как полотно бумаги. Головка склонилась набок и упала, янтарные глаза тихо закрылись насовсем, а темно-медная челка, как саваном, прикрыла их.

– Нет, Эдита! Нет! – закричал я. – Пожалуйста! Не уходи! Слышишь? Не уходи. Я люблю тебя. Слышишь? Люблю.

Она не слышала, и больше никогда не услышит и не ответит мне. Ее янтарные глаза больше не будут только для меня, как две звезды, загадочно мерцать ночью, а ее губы никогда не разбудят на рассвете нежным поцелуем. Господи, только сейчас до меня дошло, что она уходя ждала от меня этих слов. Просто три слова: «Я тебя люблю». Обязательно говорите, что любите, своим любимым, каждый день говорите, по поводу и без. Потому что они должны это знать, для них это очень важно, иначе, может так случиться, что будет слишком, слишком поздно.

Я остервенело рвал рыжий, как запекшаяся кровь, мох, бил изо всех сил олеронскую землю рукам, пытаясь достучаться до этой планеты. Разбивая кулаки в кровь

– Сука, сука, – приговаривал я, молотя серую рассыпчатую землю. – Сволочь, ненавижу тебя. Ты забрал у меня все. Все самое дорогое – маму, папу, Алекса. Теперь Эдиту. Гадина, за что ты так со мной. Наступило отупление. Во мне больше не было никаких эмоций.

Рядом сидел Олаф и рыдал навзрыд, глотая слезы.

– Это ты виноват. Это ты во всем виноват, – твердил он трясущимися губами.

Да, это я виноват и только я. Я обязан был уберечь, спасти, прикрыть собой Эдиту. Не дать погибнуть человеку, дарованному мне богом и предназначенному мне судьбой. Я подошел к Олафу, погладил его по голове, как ребенка. Он дернулся от меня, как от удара током.

– Ненавижу тебя.

– Я сам себя ненавижу. Олаф, тебе пора идти, ты обязательно должен донести в штаб компьютер с данными.

– Не-е-ет… Никуда не пойду, – продолжая плакать и размазывая слезы по щекам, ответил Олаф.

– Надо, боец. Надо. Соберись. Сейчас это самое важное, иначе зря погибли Эдита, Куликов, его бойцы. Давай, я тебя перевяжу, и ступай.

Он поднял на меня глаза:

– А ты?

– Я похороню Эдиту и догоню тебя.

Олаф ушел. Я подыскал какой-то обломок металла и начал копать податливую, рыхлую, серую землю. Выкопав могилу, я начал обустраивать ее. Умом я понимал, что Эдите уже все равно, но мне почему-то хотелось, чтобы ей было удобно. Я устлал ее несколькими слоями мха перед тем, как положить тело Эдиты на дно выкопанной могилы. Я должен сделать еще одно.

– Прости меня, родная, – я вытащил нож, разрезал ей запястье руки. Вытекла небольшая струйка крови, я достал из раны ее идентификационный чип. – Прости меня, любимая, ради бога, прости. – Я поцеловал ее в неживые холодные губы, опустил на мягкую подстилку из мха, смахнул челку с ее лица. Еще раз, в самый последний раз посмотрел на спокойное лицо. Эдита как будто ненадолго заснула. Боже, она само совершенство! Я не захотел, чтобы на это на прекрасное лицо попала хотя бы крупинка олеронской земли, поэтому снял с себя китель, прикрыл ее и только после этого начал засыпать землей. Не знаю, как долго я еще сидел возле совсем небольшого холмика, обозначившего место последнего пристанища моей любимой Эдиты.

Палящее светило ушло с небосклона, уступив место двум спаренным олеронским Лунам. Надо идти. Я закинул штурмгевер за плечо, зажав в кулаке частичку Эдиты – ее идентификационный чип, зашагал по пружинистому мху в глубь леса. Местные Луны тонким лучами, с трудом пробиваясь сквозь густые кроны деревьев, освещали мне путь мертвенно-бледным светом.

Наша жизнь – эта книга, у кого-то большой увесистый фолиант, а у кого-то, напротив, совсем маленькая тонюсенькая брошюрка. На страницах каждой из этих книг причудливо переплетаются сюжеты всевозможных жанров, там есть место всему: фантастике, приключениям, комедии и драме, как же без нее. Но самое главное, не только дочитать внимательно и вдумчиво эту книгу до конца, в спешке не перелистывать страницы, если какая-нибудь глава вдруг покажется скучной, обыденной и неинтересной, но обязательно нужно понять смысл, суть, то главное, ради чего кто-то свыше написал твою книгу, именуемую жизнью.

Для меня главное – это то, чтобы больше на Олероне не погибали люди, а если и умирали, то только от старости, перед этим прожив долгую и счастливую жизнь под мирным фиолетовым олеронским небом. Влюблялись, женились, растили и воспитывали детей, нянчили внуков – насладились жизнью сполна. Поэтому я сделаю для этого все, что от меня зависит. Надо будет – отдам жизнь.