Свой среди чужих, или Гауптман с Олерона. Часть вторая - Владимир Германович Корешков

как ему казалась, достиг значительных успехов в покорении сердца прекрасной фройляйн, а во-вторых, я единственный из всех присутствующих не был в эсэсовском мундире, а значит, с его точки зрения, немного ни того, то есть не совсем полноценен.

– Что вам надо, лейтенант? – свой вопрос он произнес с таким высокомерием, что из его уст мое звание лейтенант звучало обидно, как оскорбление.

– Еще раз прошу прощения, – я пытался изобразить подобострастие, – но герр Даутенберг хотел бы, что бы на плацу для награждения по возможности присутствовал весь личный состав.

Он смерил меня взглядом.

– Я что-то не слышал от него такой просьбы.

– Для таких целей и существуют ординарцы, или вы хотите, чтобы он лично о чем-то вас попросил, – парировал я. – Так ему и передам, – я сделал вид, что отправляюсь к Даутенбергу.

Вольф пожевал губами.

– Ладно, но только ненадолго. Им службу нести.

Ссориться из-за такой мелочи с проверяющим он не хотел. Подозвав еще раз дежурного офицера, он приказал собраться всему личному составу, даже тем, которые несут караульную службу, за исключением некоторых ключевых постов. Тем самым он ослабил оборону объекта донельзя, расслабился парняга, что было для нас очень хорошо. Через некоторое время дежурный офицер сообщил, что те караульные, кто могли покинуть свои посты, также присоединились к стоявшим на плацу. Вольф приказал ему встать в строй. После чего штурмбаннфюрер наконец убрал свои грязные ручонки от Эдиты, сделал шаг вперед и обратился к собравшимся солдатам с речью.

– Великие войны Рейха, – начал он громко и пафосно. – Над плацем восстановилась мертвая тишина. – Вы являетесь элитой вооруженных сил. Да, вам приходится нести нелегкую службу вдали от родины, не видя месяцами своих родных и близких, мирясь со всеми тяготами и невзгодами. Но Рейх всегда помнит и никогда не забудет о своих верных сынах. Сегодня к нам прибыл личный представитель его святейшества, господина Канцлера штурмбаннфюрер герр фон Даутенберг, чтобы вручить самым достойным из вас награды. – Вольф сделал шаг назад. – Прошу вас, герр Даутенберг, – обратился он к Вилли, сопроводив свое приглашение взмахом руки.

Ну что, пора. Я молниеносно вытащил парабеллум из кармана брюк, заорал: «Ложись!» и одновременно выстрелил штурмбаннфюреру в висок, если быть честным, сделал я это не без удовольствия. Тот дернулся и рухнул как подкошенный. Куликов тут же подсечкой уложил Даутенберга на разогретый бетон, сам бухнулся рядом. Эдита тоже упала, я на нее сверху, закрыл своим телом. Ее запах пьянил. Над нашими головами гулко заработали два башенных крупнокалиберных пулемета наших хаммеров. Передний хаммер, где сидел Алексеич с Олафом, как только раздались первые выстрелы, тут же стартанул с места, сжигая резину, во весь опор, на предельной скорости направляясь к строительному вагончику.

– Зачем ты вышла из машины? Я же сказал сидеть внутри! – проорал я Эдите на ухо, стараясь перекричать раскатистый перестук пулеметов. Эдита скосила на меня свои янтарные глаза, в которых плясали бесенята. Прижала свои губы к моему уху.

– А ты не слишком ли удобно устроился? Я надеюсь то, что я чувствую сейчас это не парабеллум, а ты действительно так рад меня видеть? – прыснула она со смеха.

– Дура, я серьезно.

– Я тоже серьезно. Скажи спасибо, что я его отвлекла, если ты меня понимаешь, и очень хорошо, что ты его пристрелил, иначе бы это сделала я. Очень руки чесались, ты бы слышал, какие он мне гадости говорил. Меня чуть не стошнило.

Я приподнял голову. Вид был ужасающий – зрелище не для слабонервных. Пулеметы – настоящие посланцы смерти, кинжальным огнем косили все живое на своем пути, чок-чок-чок, пули входили в тела эсэсовцев, разрывая человеческую плоть, отламывая от нее куски мяса, руки, ноги, перемалывая сухожилия, хрящи, дробя кости, позвоночники, раздирая грудные клетки, головы тут и там раскалывались, как спелые арбузы, взрываясь кровавой мешаниной мозгов. Большая часть погибла моментально, так и не успев осознать, что же произошло. Тяжелые пули легко прошивали зараз не одно, а несколько тел, наматывая на острый блестящий наконечник внутренности убитого, и уже с лохмотьями чужой плоти вторгались в следующего. Некоторые эсэсовцы, ища спасения, петляя как зайцы, метались по плацу. Шансов ноль. Пули со слепой, бездушной безжалостностью, не ведающие эмоций и сострадания, запрограммированные только на то, чтобы найти цель, настигали убегающих. Вонзаясь в тело, перед тем как перерубить его на пополам, пули не давали ему упасть сразу, а входя в него, заставляли еще некоторое время умершего человека раз за разом дергаться, неестественно изогнув тело, запрокинув далеко назад голову, открыв рот в последнем крике, нелепо взмахивая руками. Издалека это напоминало какой-то дьявольский, предсмертный танец, придуманный и срежиссированный самой старухой-смертью.

После того как больше уже никто не подавал признаков жизни, пулеметы еще раз прошлись по бывшему строю. Мертвые тела при попадании в них жутко содрогались, как в припадке. Чок-чок-чок. Наконец разгоряченные стволы пулеметов устало замолчали, но еще немного поводили дымящимся раструбом дула из стороны в сторону, как будто наслаждаясь проделанной работой.

Я окинул взглядом гору трупов, бывших когда-то человеческими особями и менее чем за пару минут превратившихся в кровавое месиво. Почему-то в голову влез слоган: «Весело и дружно в Макдональдс». К чему бы это? Поднялся сам и помог встать на ноги Эдите, та, отряхиваясь, мельком взглянула на плац и сразу отвернулась, хмуро сдвинув брови. Сзади, за периметром слышалось, как ухали короткоствольные пушки наших боевых машин звездной пехоты, и звонкое шиканье штурмгеверов – там за шлагбаумом наши бойцы добивали караул. Это нормально. Это по плану. А вот то, что со стороны строительного вагончика раздавались выстрелы, куда сломя голову умчался первый джип под руководством Алексеича, это было не по плану.

– Пал Палыч, что-то не так, – сказал я поднимающемуся Куликову и тащившему за собой за загривок, как кутенка, побелевшего Даутенберга.

– Да слышу я. Давай в машину, на месте разберемся, – насупившись, угрюмо ответил мне майор.

Когда мы подскочили к вагончику, стрельба уже утихла, на пороге нас ждал Алексеич. Куликов выскочил из машины, как только она затормозила.

– Ну, братец кролик, докладывай, что здесь приключилось, – встревоженно обратился он к Алексеичу.

Тот виновато переминаясь с ноги на ногу, весь сжался.

– Товарищ майор, разрешите доложить. Тут такое дело. Вошли, предложили инженеру сдаться, а он вместо того, чтобы ручки в гору, выхватил из-за пояса ствол. Антоху на месте положил, Юрца тяжело ранил, гад. Он сука, инженер этот, фанатиком оказался, ну и пришлось его того… короче, ликвидировать.

– Алексеич, какого на хер того… Ты что, забыл, что инженера любой ценой живьем надо было брать?! – зло заорал на него Куликов. – Ну вот что ты с ними будешь делать? – разводя руки, удрученно спросил меня Куликов. – Вояки хреновы.

– Где Олаф? – задал я вопрос Алексеичу. —Не пострадал?

– Не-а. Внутри он. Пытается в компе инженера разобраться. Там документация по объектам вся.

– Ладно. Пусть пока разбирается. Не будем мешать. Пал Палыч, нам надо срочно под землю, взрывчатку закладывать.

– Да идем. А ты, – помахал Куликов перед носом Алексеича, – остаешься здесь. Присматривай. Когда прибудем на базу, будешь строго наказан. Понял?

– Так точно, понял. Есть присматривать, – тоскливо отрапортовал тот.

Вдруг по рации Куликову что-то передали.

– Твою же мать, – смачно выругался он.

– Что такое, Пал Палыч? – поинтересовался я.

– Охрана успела запросить помощь. Наши не смогли вовремя заблокировать сигнал. Так что к ним на помощь выдвигается подкрепление в виде двух рот звездной пехоты и одной роты из зондеркоманд. Время у нас немного, они скоро будут здесь. Во бляха-муха, что за операция такая – косяк на косяке! – в сердцах сплюнул Куликов.

По узким губам Даутенберга, который как приклеенный ходил за Куликовым, пробежала еле заметная злорадная усмешка, что не осталось