Свой среди чужих, или Гауптман с Олерона. Часть вторая - Владимир Германович Корешков

там сразу же появились голографические изображения хаммеров, –  где у них казармы для личного состава, из машин выходят только Даутенберг, я и еще один из ваших бойцов в форме штурмфюрера – это для полного контроля над Даутенбергом, чтобы он глупостей не наделал. Он, конечно, трусоват, но напакостить может. Остальные сидят в хаммерах и ждут.

Даутенберг отдает распоряжение их главному, чтобы все эсэсовцы построились для награждения на плацу, это будет происходить как раз перед нашими машинами, будем надеяться, чтобы там было максимальное количество эсэсовцев. Конечно, соберутся не все, те, кто несет караульную службу, с постов, естественно, не уйдут. Две машины ждут, пока все построятся, третья стоит под парами. Как только дам команду «Огонь!», мы втроем падаем на землю, две машины открывают стрельбу по построившимся, один хаммер при первых выстрелах соскакивает с места и летит на всех парах к строительному вагончику возле туннеля. Часть бойцов из хаммера захватывают главного инженера концерна «Герхард Манн», некоего Рихарда Зонненберга, вот его фото, и всю документацию по строительству. Другая часть уничтожает охрану возле входа в сам туннель, ведущий внутрь завода. Мы как заканчиваем, подтягиваемся к ним, третий джип нас прикрывает. В это время бойцы, оставшиеся возле первого кольца в боевых машинах звездной пехоты, рассредоточиваются, подавляют все огневые точки, ликвидируют охрану, захватывают опорные пункты и прикрывают всю операцию. После того как объект будет заминирован, уходим и дистанционно взрываем все к чертовой бабушке.

– Складно, – заметил майор.

– Складно-то складно, но все может поменяться в одну секунду, – возразил я. – Поэтому это пока предварительный план-набросок, так сказать, скелет.

– Да, – согласился майор. – К сожалению, так часто бывает: «Сказка была на бумаге, да забыли про овраги».

Еще часа два мы обсуждали, как, кому и куда двигаться во время операции, разбив роту майора Куликова, участвующую в операции, на отдельные штурмовые группы и закрепив зоны ответственности за каждой из этих диверсионных групп.

– Ну вроде все, – выдохнул майор Куликов.

– Ни хрена не все, – возразил я. – Осталось пару мелочей, но без этих мелочей операцию не имеет смысла начинать.

– О чем это ты, Ковалефф? – пробуравил меня взглядом Куликов.

– Первое, – начал перечислять я загибая пальцы, – нужно, чтобы на завод по секретной связи пришло уведомление из штаба, и именно из штаба, что к ним с определенной миссией в сопровождении усиленной охраны снова катит сам Даутенберг.

– Ну это я состряпаю без проблем, – встрепенулся, по-мальчишески хвастливо вздернув нос, молчавший до сих пор Олаф. – Не беспокойтесь. Все сделаю в лучшем виде, – добавил гений, увидев, как на него недоверчиво посмотрели мы с Куликовым.

– Да-а-а… – вздохнул я. – Если все так просто, то на хрена мы здесь вообще выеживаемся, что-то измышляем. Переслать им приказ, пускай ребятки сдают позиции без боя, и дело с концом.

Олаф возмущенно фыркнул.

– Ладно, это я так, утрирую. Будем считать, что с этим решили. Второе: как захватить фон Даутенберга и как сделать так, чтобы его не хватились хотя бы сутки, затем бесшумно вывезти этого господина из города за стены Нью-Олерона, ну и придумать какое-никакое алиби для нас с Эдитой, потому что нам здесь в тылу врага еще работать. Если вы понимаете, о чем я?

При словосочетании «нас с Эдитой» Олаф нехорошо покосился на меня, с его точки зрения, никакого «нас» у меня с Эдитой не может быть – это неправильно и недопустимо даже на словах.

– Яр, послушай меня, – откликнулась Эдита. – Что касается нашего алиби, то здесь все более менее просто: тебе надо взять отгул у Даутенберга, но так, чтобы об этом в штабе узнали все. Я у себя на службе сделаю то же самое. Если кто-то будет интересоваться, то мы провели свободное время вместе, то есть являемся алиби друг для друга.

– Не есть хорошо, но ладно, – со скрипом согласился я с Эдитой. – На безрыбье, так сказать, и рак осетр.

– Дальше, – продолжила Эдита, – Олаф вывезет Даутенберга и нас за стены города так, что об этом никто не будет знать, ну и так же нас с тобой вернет после операции обратно. Сделаешь? – обратилась она к гению.

– Конечно, – уверено закивал тот головой.

– А вот как взять Даутенберга, тут надо подумать. Скажи, Яр, он как вообще, как мужик?

– Что ты имеешь в виду?

– Ну он гетеросексуал или из этих, гламурненьких? Женщинами интересуется?

Теперь я задумался, припоминая, как Даутенберг вел себя в присутствии дам и что о них говорил.

– Ты знаешь, Эдита, наверное, женщины ему нравятся.

– А какой тип предпочитает? Блондинок, брюнеток, рыженьких?

– Я думаю, масть здесь не имеет значения. Даутенберг по жизни нарцисс, женщины в его понятии должны от одного его взгляда быть сражены наповал, падать, как кегли, в восхищении и сами собой складываться в штабеля. Его интересуют только такие, других для него не существует. Он не будет заморачиваться на долгие ухаживания, все должно быть быстро и четко, по-военному. Она только увидела его, влюбилась без ума и, вся сгорая от нетерпения, сразу потащила в постель.

– Понятно, – улыбнулась Эдита.

– А ты что задумала, красавица?

– Ты говорил, что он тебе доверяет.

– Ну присутствует.

– Значит, завтра в обед, не знаю, как и под каким предлогом – это уже твоя забота, ты должен вытащить его в парк. Там якобы мы случайно встретимся, ты нас познакомишь сам, после этого удалишься. Я постараюсь вскружить ему голову и приглашу вечером на конспиративную квартиру, опою его снотворным зельем. Ну и когда он уснет, вы с Олафом погрузите сонное тело в машину, ну и… дальше по плану.

Я испытующе посмотрел на жизнерадостно улыбающиеся Эдиту.

– Что, думаешь, не смогу ему вскружить голову? – хохотнула она.

Я взглядом окинул ее ладную, сексапильную фигурку.

– Да нет, очень даже можешь. Не заиграйся только.

– Ревнуешь?

Ее темно-янтарные глаза ехидно улыбались.

– Может быть, – уклончиво ответил я.

Хотя ревновал не только я один. На Олафа вообще без слез нельзя было смотреть.

– Не волнуйся, – взъерошила она мне волосы. – Все будет хорошо. Я умная и порядочная девочка. И вообще, Даутенберг не в моем вкусе, не герой моего романа.

И опять отлегло не только у меня, Олаф даже простил меня, когда Эдита игриво потрепала мою шевелюру.

– Все. Расходимся, – сказал я.

– Ну что, Яр Ковалефф, до послезавтра, – Куликов протянул мне свою тяжелую, мозолистую ладонь.

– До послезавтра, майор, – эхом ответил я, пожимая его руку.

– Ты вот что, Яр, зови меня или товарищ майор, или, знаешь, даже лучше, Пал Палыч. Так меня все свои кличут. Договорились?

– Договорились, Пал Палыч.

– Ну и лады, – он повернулся к Олафу. – Ну что, герой, давай меня взад возвращай.

На следующий день мне удалось вытащить фон Даутенберга на обед под предлогом, что я знаю один просто охренительный ресторанчик, где готовят так, как больше нигде на Олероне. И вообще, я угощаю, потому как считаю себя в неоплатном долгу перед ним после того, как он меня спас во время нападения сепаратистских диверсантов на колонну. Не побрезгуйте, герр штурмбаннфюрер. Он не побрезговал, а принял мое предложение крайне благосклонно и с превеликим достоинством, его даже не смутило, что все было с точностью до наоборот. Сразу видно, культурный человек.

Пока мы подходили к парку, я успел для затравки рассказать ему пару сальных анекдотов. Когда к нам навстречу непринужденной походкой вышла Эдита, я даже остолбенел от неожиданности. Она преобразилась до неузнаваемости: туфли-лодочки на шпильках под пятнадцать сантиметров, ее ноги и без того идеально стройные, от этого еще больше вытянулись; короткая, никак не форменная юбка, надетая, я так полагаю, при помощи мыла, иначе просто не представляю, как в нее можно было влезть, символически прикрывала то место, откуда начинают расти