Династия Одуванчика. Книга 4. Говорящие кости - Кен Лю

Гозтан вернулась мыслями в ту давнюю бессонную ночь, когда ее саму звали иначе и когда она на палубе города-корабля делилась историями с крестьянином Огой Кидосу. Когда оба они совсем близко подошли к тому, чтобы понять друг друга, но в то же время остались так далеки.

Сколько же всего изменилось с тех пор в ее жизни: теперь она зовется не Покорность, а Гозотан Рито и капитулировала перед Фиро Гару, вместо того чтобы сражаться против адмирала Криты. Но принять новую версию своего имени по доброй воле совсем не то же самое, что носить имя, навязанное тебе чужеземцами. Одно дело – измениться ради лучшего будущего, чтобы открыться для нового опыта, и совсем другое – действовать под влиянием страха, а не надежды. Она подумала, что есть вещи, где разница не просто лежит на поверхности, но заложена в самой их сути.

– Я все понимаю, сынок, – сказала Гозтан. – И даю тебе свое благословение. А затем она снова повторила эти слова, на сей раз на языке дара.

– Ты уверен?

– Уверен. Императорский консорт тоже символ, и нам следует создать весомый прецедент.

Фара взяла жениха за руку, тронутая до глубины души. Ее суженый решил официально стать Кинри Рито, принять имя дара, прежде чем вступить в брак с ней. Подобно принятию Дьаной титула принцессы Дара этот жест консорта был призван убедить всех в искренности желания льуку стать частью народа Дара.

Имена ничего не значат и одновременно значат очень много.

– Моя наставница, мастер Надзу Тей, дала мне это имя, означающее «знак свыше». Только теперь я понял, в чем его смысл.

Хотя Саво уверял, что пришел к этому решению добровольно, Фара никак не могла избавиться от чувства вины.

– Знаю, что это не тот путь, который ты предвидел для нас обоих…

Он приложил палец к ее губам:

– Я не забыл преподанных тобой уроков поэзии и понимаю, что означает твое императорское имя.

Логограмма, обозначающая на классическом ано новое имя Фары, обычно переводилась как «наблюдатель». Но те, кто были знаком с историей древней Ксаны и вариантом местного прочтения логограммы, понимали, что «шидзона» – это звукоподражание, передающее шорох поясных бубенчиков, которые носили танцоры при дворе в Крифи.

Обманут слова, но не руки, В музыку ноты сплетая. Волной на меня нахлынет Океан, озаренный луной[8].

Много веков тому назад поэтесса-вообразительница Сузарэ написала эти строки о своей возлюбленной – госпоже Джито Белые Рукава. Не составляло труда представить тихий шепот поясных колокольчиков, когда воспетая в легендах красавица кружилась, скользила и прыгала по плитам пола в Большом зале для приемов, очаровывая короля, министров, генералов и восхищенную поэтессу.

При выборе императорского имени Фара продолжила традиционную для своей семьи музыкальную тему, но зашифровала в него кое-что, увековечив тот миг, когда они с Кинри полюбили друг друга. Мечта о жизни, свободной от обязательств перед подданными, от долга политика, груза истории и перевспоминаний, была не забыта, а лишь отодвинута на некоторое время.

– Под какими бы именами мы ни были известны другим, я всегда останусь твоим Тасэ-Теки, а ты моим Одуванчиком. Ты зеркало моей души, моя бдительная слабость.

Фара наклонила голову Саво и прильнула к его губам в долгом, жарком поцелуе.

Пан, третий месяц двенадцатого года правления Сезона Бурь и правления Дерзновенной Свободы

Впервые со дня своей свадьбы императрица Шидзона пришла повидать Джиа Матизу. Кинри был занят проводами Дзоми, к тому же Фара подозревала, что он отнюдь не рвется познакомиться со своей новой родственницей по линии жены.

Джиа, при помощи госпожи Раги, тоже собирала свой скарб, готовясь к отъезду. Вещей у нее было мало, хватило одного сундука. В простой холщовой мантии и деревянных башмаках бывшая императрица выглядела как рядовая травница из окутанной туманами Фасы. Лишенная всех титулов и рангов, она теперь фигурировала в официальной придворной хронике как «Джиа Матиза, первая жена императора Рагина, простолюдинка».

– Ренга, – произнесла Джиа, склоняясь в джири.

– Тетушка-мать, – ответила Фара, возвращая ей поклон.

Помиловав Джиа, Фара предложила той провести остаток жизни в уединении во дворце. Бывшая императрица была фигурой настолько противоречивой и неоднозначной, что трудно было представить ее покидающей эти стены. И тем не менее Джиа обратилась к Шидзане с прошением разрешить ей отъезд в Укьу-Тааса, где она сможет изучать последствия безумия тольусы, а также различные недуги жертв пыток и каторжной работы на льуку, чтобы разрабатывать новые методы лечения. Она также вызвалась помочь в восстановлении плантаций дикорастущей тольусы, уничтоженных ее изобретательным умом.

«Народу Дасу и Руи нужны целители».

Фара дала свое соизволение на отъезд. Однако отметила, что Джиа упорно избегает называть острова Руи и Дасу провинцией Укьу-Тааса в составе империи Дара. Джиа приняла политику императрицы в отношении льуку, но это еще не означало, что она согласилась с ней.

– Императорская академия оказала нам большую помощь, – сказала Джиа. – Мы с Раги получили все необходимое оборудование и растения, в которых нуждались. Полагаю, что сегодня к вечеру мы будем готовы к отъезду в Гинпен.

Фара кивнула. Ей хотелось сказать Джиа тысячу фраз, но ни одна из них не казалась уместной. Тетя-мать уезжала жить среди тех самых людей, которым причинила невероятно серьезный урон. Было ли сие проявлением храбрости или раскаяния? Вызовом или попыткой искупления? Она подозревала, что Джиа и сама этого не знает. Сердце – штука сложная.

– Полагаю, что мы никогда больше не увидимся, – промолвила Джиа. – Прежде чем расстаться, мне хотелось бы сказать тебе несколько слов, иначе они застрянут у меня в горле, как рыбьи кости. Могу я быть откровенной?

Фара кивнула.

– Твое решение породит в веках бесконечные ссоры и страдания, – начала Джиа. – Разрешив жить среди нас народу, полному презрения к нашим традициям, позволив виновным в убийствах передавать из поколения в поколение свой язык и жажду превосходства, предоставив им возможность сохранять собственную идентичность и обособленность, ты таким образом посеяла семена будущего бунта, страшного несчастья, которое повлечет за собой гибель тысяч людей.

Даже если бы только этим все и ограничивалось, уже было бы достаточно скверно. Но ты сделала еще хуже. Ты предпочла увековечить память жертв льуку, вместо того чтобы предать их забвению, и тем самым устроила так, что эта рана в нашей истории никогда не затянется и будет гноиться вечно. Нет ничего сильнее постоянных напоминаний о прошлом, что заставляет потомков обиженных