Свой среди чужих, или Гауптман с Олерона. Часть вторая - Владимир Германович Корешков

три года, – устало потирая переносицу, начал рассказывать Петер. – Восьмерых наших агентов тепленькими сдал гестапо. Вы, Штефан, если бы не засекли его ночью, были бы девятым. Слава богу, информацию о вас он передать еще не успел.

– Радостно, – отметил я. – Вот только мне не понятно, почему он поперся ко мне, не будучи на сто процентов уверенным, что я сплю. Он что, совсем страх потерял или бессмертным себя почувствовал?

– Помните – ваша серебряная коробочка-глушилка?

– Ну.

– Она у вас нового поколения, абсолютно новая разработка, глушит не только всевозможные поля и сигналы в радиусе пяти метров, но и блокирует проникновение всевозможных вредных газов к объекту, который она охраняет. Своего рода такой сторожевой пес. Аксель об этом не знал. Оставшись на вахте за дежурного один-одинешенек, он вначале через систему вентиляции запустил сонный газ не только в вашу каюту, но и в каюты своих коллег, чтобы не мешали ему хозяйничать у вас и никто случайно не увидел, что проделывает эта сволочь.

Команда звездолета прекрасно понимает, что за художества одного ублюдка отвечать будут все, они могли потерять не только выгодный контракт, а это очень приличные деньги, но еще и лишиться головы. Контрабандисты – народ серьезный, и законы у них под стать. Поэтому, если бы Акселя заподозрили в чем-то, очень даже просто могли бы и за борт выбросить, такая практика у них в порядке вещей. Но у герра Акселя Бурмистра промашка вышла, он не учел, что технический прогресс не стоит на месте, на сонный газ вы не среагировали, глушилка помогла, да и спали вы, слава богу, чутко.

– Да, а кстати, где сам виновник торжества? – обвел я взглядом помещение.

Петер немного замялся.

– Ему срочно надо было выйти за пределы станции на свежий воздух, и, что характерно, он так торопился, что забыл скафандр напялить. Бывает. Так что теперь он вроде как не в лучшем виде, – говоря мне это, Марк плотоядно улыбался.

– А его не хватятся?

– Кто?

– Его сотоварищи из команды звездолета либо гестапо.

– Его экипажу доходчиво объяснят, что парень не был кристально чист, так как активно сотрудничал с гестапо у них под носом, и по его вине теперь пацаны на полгода остаются без левых рейсов и, соответственно, лишаются необлагаемого никакими налогами приработка. Так что жалеть о нем они точно не будут. Гестапо, конечно, будет искать своего информатора, но где его найдешь? Лунный грунт умеет хранить тайны.

– Круто, – отметил я.

– Самое главное, что вы, Штефан, смело можете приступать к выполнению своего задания, – сказал Петер. – Так что собирайтесь, мы отправляемся в клинику СОМНО, нам надо торопиться, и так из-за этого ублюдка Акселя кучу времени потеряли.

– О покойниках либо хорошо, либо никак, – ухмыльнулся Марк.

Через несколько часов, пройдя одну таможню, перелетев на дисколете с базы «Депо сортировочное» на базу СТК, пройдя вторую таможню, я, наконец, оказался в клинике, в своей палате, которую покинул больше месяца назад. Койка аккуратно заправлена. Скинул робу, которую тут же забрал и унес хозяйственный Петер, предварительно сказав мне, что завтра у меня утром операция – из меня вытащат идентификационный чип Штефана и вставят мой родной, я опять буду Яром Ковалеффом. Не знаю почему, но мне это было приятно слышать. Вроде формальность, один чип поменяют на другой, ну какая, казалось бы, на хрен разница, я ведь все равно тот, кто я есть на самом деле. Подумаешь, чип, мелочь какая-то, а на душе почему-то стало теплее.

– Да, и еще, – уже на пороге остановился Петер. – В столовую сегодня не ходите, потому что весь этот месяц по вашему распоряжению каждый день еду вам доставляли в палату, вы просто заранее указывали, что будете есть.

– Здорово. И что же я ел?

– Только здоровую и крайне полезную пищу. Вы ведь за правильное питание? Так ведь? – улыбнулся Петер.

На обед мне притаранили молочный овощной суп – редкая, вам доложу, гадость – и овсяную кашку, сваренную на воде. Черт бы побрал этого Петера Холечека, сам-то сейчас наверняка контрабандную ветчину за обе щеки уплетает. Я сглотнул слюну, вспоминая нежные розовые ломтики слегка подкопченной ветчины с небольшой прослойкой жира, которую можно кусать одними губами, и отправил себе в рот ложку какой-то пластиковой на вкус, но наверняка охренительно полезной овсяной каши, которая, разлившись внутри меня клейкой массой, тут же забаррикадировала вход в мой желудок.

К вечеру ко мне пожаловало светило современной науки, а по мне так просто старый маразматик, великий и ужасный профессор Пекстис. Его отполированная лысина, ярко отсвечивала, преломляя свет, струящийся с потолка. Прямо светильник какой-то новомодный или торшер.

– Ну-с, молодой человек, как вы себя чувствуете? – задал он стандартный вопрос, уставившись на меня своими живыми, молодыми глазами, которые никак не вязались с его старым, морщинистым лицом.

– Все хорошо, док, – бодро отрапортовал я.

– Мне, молодой человек, очень важно знать все, что вы испытывали, являясь носителем еще одной, помимо вашей, личности. Имели ли вы по данному поводу какие-либо сложности или неудобства? Проходили ли вы проверку? И вообще, как и что? Я хочу услышать из первых, так сказать, уст, – сказал он, устраиваясь в кресле напротив меня поудобнее. – Вы же понимаете, это далеко не праздное любопытство, так что попрошу вас поведать мне, ничего не забывая, и в мельчайших подробностях.

Я честно рассказал все, ничего не утаивая. Светило же не обманывают. Особенно его заинтересовало, как Алена с помощью гипноза пыталась вскрыть мое сознание.

– Так что, так-таки ей не удалось ничего разузнать о вашей основной личности? – радостно захихикал профессор Пекстис, хлопая себя ручками по животу.

– Ничего, – порадовал я его.

– Замечательно, клянусь богом, – радовался, как ребенок, светило современной медицины. – А она, правда, хороший гипнотизер? – Вдруг тревожно поинтересовался профессор.

– Лучший, – заверил я, тем самым успокоив его.

– Ну вот и чудненько, – мечтательно произнес профессор, дослушав мой рассказ до конца, видимо, вдохновившись моим повествованием, наверняка размышляя в этот момент о том, какой он великий ученый и какую гадость еще можно изобрести. – Я очень доволен результатом, – сказал он, легко вставая с кресла. – Об этом надо срочно доложить наверх, – он указал своим крючковатым пальцем на потолок. – Сейчас отдыхайте, мой друг, завтра в шесть утра мы вас прооперируем и вернем вам, так сказать, все то, что забрали у вас на время. Отдыхайте, – повторил он еще раз, похлопал меня по плечу, широко улыбаясь, гордо неся себя с видом триумфатора (не хватало только лаврового венка на блестящей лысине), вышел из палаты. Я еще раз убедился: чтобы стать великим ученым, надо быть все-таки немножко не того, то есть не в себе.

Операция по возвращению меня в себя прошла быстро и успешно. Лежа на кровати, я копался в себе, пытаясь понять, что во мне изменилось – ничего. В обед, когда я до тошноты давился здоровой едой, изо всех сил пытаясь пропихнуть в себя то, что явно с большой натяжкой можно назвать пищей, и мысленно уговаривая свой организм, который вовсю сопротивлялся, никак не желая поглощать то, что ему предлагали, что люди с голодухи еще и не такую мерзость едят.

Ко мне зашел Петер, чтобы объявить, что через час меня выписывают и билет на мое имя на Землю уже куплен.

– А что дальше? – поинтересовался я, задав давно мучивший меня вопрос.

– Честное слово, не знаю, – пожал плечами Петер. – Я не в курсе, дальше, наверное, ждите указаний из центра или от вашего связного. Что касается меня, то все, что мне приказывали относительно вас, я выполнил, осталось только отвезти вас в космопорт. Хотите бутерброд с ветчиной? – Он, меняя тему, протянул знакомый мне промасленный сверток.

Я благодарно взглянул на него.

– Вы отличный товарищ, Петер, и мой кумир.

– Это потому, что поделился с вами ветчиной? – улыбнулся Холечек.

– И поэтому тоже, – ответил я с набитым ртом, потому что