Свой среди чужих, или Гауптман с Олерона. Часть вторая - Владимир Германович Корешков

сразу развернул сверток и засунул полбутерброда с ветчиной, пропахшей дымком, себе в рот. А чего годить?.. Мой организм был безгранично мне благодарен, желудок сразу включился в работу, радостно урча: «Вот ведь можешь, когда захочешь, а то заладил, как попугай: здоровая пища, здоровая пища».

Петер проводил меня до самого входа в терминал, протянул руку.

– Успеха вам, Яр, в вашей будущей работе, удачи не желаю, так как удача женского рода и, как все женщины, переменчива, так что еще раз успеха.

– Очень странно от вас, Петер, слышать, как вы называете меня Яром. Как-то непривычно. Спасибо вам за все. И за ветчину особенно, – улыбнулся я. – И вам, Петер, тоже успеха во всем.

Звездолет, летевший на Землю, слава богу, обслуживал не экипаж Анны Мари, если честно, я совсем не был готов к выяснению отношений. Впереди Земля и опять полная стена неизвестности, что мне делать, чем заниматься. Дяде Роланду звонить нельзя. Строго-настрого запрещено. И потом, кто этот связной, что выйдет со мной на связь, и когда он выйдет?

Моя родная Рига встретила меня промозглым ветром и черно-белыми красками. Ночью выпал снег, а утром небольшая оттепель – и большая часть снега подтаяла, оставляя после себя на мостовых противную ледяную хлябь. Как я ни старался обходить грязные лужицы на тротуарах, в которых плавала утонувшая прошлогодняя листва и обертки от конфет, но мой до зеркальности начищенный казенный ботинок то и дело проваливался в очередную лужу, щедро зачерпывая в себя оттуда водички наполовину со снегом.

Рига, безусловно, поразительно красивый город с легким налетом меланхоличной грусти, что подарили ему пронесшиеся над его благообразной черепично-медной головой и ушедшие навсегда в небытие века. Город, созданный для мечтателей и влюбленных, более романтичного города на земле найти сложно, но зимней порой в такую погоду он становится хмурым и неприветливым. Так что пока я шел до дома, ноги вконец промокли, а от пронизывающего насквозь ветра еще и сильно озяб.

В квартире тоже было прохладно, первое, что я сделал, переоделся в сухое домашнее. Зажег камин, всполохи от горящих потрескивающих в топке поленьев сразу забегали по стенам. Гостиная, до этого жившая в сером зимнем полумраке, сразу обрела краски. Стало намного уютнее. Достав из бара початую бутылку виски, плеснул тягучей янтарной жидкости на два пальца в хрустальный бокал и сделал большой глоток. Жидкость, обжигая, побежала по пищеводу, разогревая кровь и помогая мне согреться, давая так нужное мне тепло. Сев в кресло, включил свой голографон. Куча сообщений, и больше всего от Кейши. Конечно, кто бы сомневался. Первое было ответом на мое послание, записанное по совету дяди Роланда перед поездкой в клинику СОМНО.

Сидя на столе в своей обычной позе нога на ногу, она победно ухмылялась, мол, я говорила, миленький, что никуда тебе от меня не деться, ты мой навеки. Интересно, эта подруга хоть когда-нибудь слышала про такой предмет мебели, как стул, кстати, невероятно удобное и нужное изобретение человечества, чтобы не бросать свою жопу куда попало, например на письменный стол, который предусмотрен совсем для других целей.

– Яр, любимый, очень рада, что ты наконец объявился, и очень жду, когда мы увидимся по прилету на Олерон. Дай знать. Скучаю.

Ее черная форменная юбка поползла наверх, обнажая загорелые бедра. Насколько высоко она задралась, я не увидел, голограмма Кейши пропала.

«Любимый»… Надо же! Меня передернуло. И еще эта самоуверенная ухмылочка, ух как бы я хотел стереть ее с твоего лица, Кейша Суареш. Внезапно вспомнился давний совет Алекса: притвориться импотентом. Вообще было бы здорово, я стою перед ней такой грустный, с понурой головой: «Любимая, я с тобой теперь никогда не расстанусь, нас ничто не разлучит, но у меня маленькая проблема, у меня не стоит». Во была бы хохма. Тогда бы точно эта самодовольная улыбочка слезла с ее лица, но нельзя, дядя Роланд говорит, что Кейша нам может еще пригодиться.

Следующие ее сообщения следовали одно за другим. И в общем-то мало чем отличались друг от друга.

– Яр, любимый мой, почему ты мне ничего не сказал, что у тебя проблемы со здоровьем и ты находишься в клинике на Луне? Это что-то серьезное? Я очень за тебя беспокоюсь.

Все-таки узнала, что я в клинике СОМНО. Ну да, когда служишь в такой всесильной организации, как гестапо, узнать, где я прохлаждаюсь, не составляет особого труда. Беспокоится она, как же. По-настоящему о тебе может беспокоиться только один человек на свете – это твоя мама. Помню, когда я простужался и болел в детстве, мама, хлопоча обо мне, окружала такой теплой заботой, такой лаской и вниманием. Ее нежные материнские руки не знали покоя, то она быстренько приготовит поесть что-нибудь особо вкусненькое, чтобы порадовать больного, то чай все время в кружку подливает с малиной, следя, чтобы он постоянно был теплый, и успевая заодно проверить лоб губами – так она определяла температуру моего тела и, как правило, никогда не ошибалась, но градусник все равно поставит и лекарство дать вовремя успеет, а еще несколько раз за ночь встанет, проверить, нет ли у меня жара. Мне нравилось болеть из-за того, что мама за мной так ухаживала, только теперь понимаю, вспоминая такие близкие для меня уставшие мамины глаза, чего ей это стоило. Напахавшись вовсю на работе, она сломя голову бежала домой, чтобы выходить заболевшего сына, переживая за его драгоценное для нее здоровье.

Кейше пока отвечать не стал, отложив все разъяснения по поводу моего пребывания в клинике на завтра. Остальные сообщения были все различной рекламой, то вдруг возникнет голограмма жизнерадостного розовощекого толстяка, сидящего на летней лужайке, хлещущего у меня под боком пиво «Лиелвардское», усы в пене. Он уверяет, что вкуснее пива никогда в жизни не пробовал, и настоятельно рекомендует попробовать всем. Рядом с ним, чтобы усилить эффект от потребления им пенного напитка, стоит плата с жаренными на углях толстыми сардельками, в тех местах, где они лопнули, соприкасаясь с горячей решеткой гриля, на плату вытекает аппетитный жир, заливая яркие летние овощи и сыр с тмином, лежащие рядом. Следующая реклама снята в душе. Невероятной красоты полуголая блондинка с изысканными формами, скрытыми обильной мыльной пеной, рекламирует гель для душа на каждый день. Потоки воды и пены, завихряясь, буквально проносятся мимо меня. Блондинка с удовольствием моется, при этом широко улыбаясь белозубой улыбкой, как бы намекая, если будешь каждый день мыться гелем именно этой марки, то у тебя будут не только такие же аппетитные формы, но еще и идеальные зубы, как у меня. И ты забудешь о своих походах к стоматологу.

Не в силах больше смотреть наплывы этой ахинеи, я выключил голографон. Допив бокал, налил себе еще. Ну и где связной? Что дальше делать? Поговаривают, что истина в вине. Но мой бокал с виски упорно молчал, не желая открывать мне эту самую истину. Наконец, когда я уже достаточно согрелся, набравшись спиртосодержащим напитком под самую горловину, проще говоря назюзюкавшись в дымину, и собирался нетрезвой походкой отправиться в спальню, чтобы полностью отдаться во власть Морфея, раздался настойчивый тревожный звонок голографона. Как всегда не вовремя.

Некоторое время поразмышляв, стоит ли снимать трубку, ведь наверняка ничего хорошего мне оттуда не скажут, все-таки сделав над собой нечеловеческое усилие, принял звонок. Наверное, сделал я это больше для того, чтобы он меня не раздражал своим противным жужжанием, а не из-за того, что мне в данный момент не хватало общения или я стремился узнать какие-либо новости.

В комнате возникла голограмма посыльного в форме гауптшарфюрера егерской службы. Посыльный был весь ладненький, такой вылизанный, черная форма с иголочки, физиономия деловая и очень строгая, держится соответственно, как бы подчеркивает,  что с ним шутки плохи. Мне он сразу не понравился. Хоть у него гордо на груди и поблескивал крест первой