Свой среди чужих, или Гауптман с Олерона. Часть вторая - Владимир Германович Корешков

class="p1">Оленина у меня во рту вдруг показалась жесткой и горьковатой на вкус. Перед глазами пронеслась Алена, ее дочь, ее муж Любомир, разорванные в клочья детские тельца и те девчонки, гордые, красивые девчонки, которые хотели жить, любить, радоваться закату и рассвету, рожать и воспитывать своих детей, а их изнасиловали и убили только потому, что кому-то показалось, что в чем-то они неполноценны. Мне остро захотелось съездить по этой самодовольной, самовлюбленной харе, наяривающей за обе щеки хорошо пропеченную дичь и с умным видом разглагольствующей о расовом превосходстве одних над другими.

– Тут было у меня дело на доследовании, – продолжил штурмбаннфюрер, где обер-лейтенант звездной пехоты, командир взвода между прочим, отказался выполнить приказ – расстрелять семью какого-то сепаратиста-четника. Скажите мне, что это, если не чистоплюйство и слюнтяйство, причем слюнтяйство, переходящее в предательство. Такие случаи надо пресекать на корню. Сегодня ты отказываешься выполнять приказ, уничтожить кучку сепаратистов-недочеловеков, а завтра, забыв о своем воинском долге, предав интересы Рейха, вообще сбежишь с поля боя. Это опасная зараза, а заразу выжигают сразу, чтобы она, не дай бог, не расползлась, поэтому вполне естественно, что военный трибунал этому слюнтяю обер-лейтенанту вынес смертный приговор, его расстреляли перед строем, и я считаю, очень правильно сделали.

Штурмбаннфюрер Вилли Даутенберг продолжал резонерствовать. А я для себя точно уяснил одно, что обязательно перережу ему глотку, если не будет под рукой ножа, значит, перегрызу зубами, а для этого мне надо быть рядом с ним. Возможно, придется даже подружиться, чтобы при первой же возможности, как только наступит удобный момент, избавить вселенную от этого ублюдка. Вслух же я сказал совсем другое, широко улыбаясь, этаким бодрячком поднял бокал:

– Вы абсолютно правы, герр штурмбаннфюрер. За победу и процветание Рейха.

Вилли очень обрадовался, что нашел понимание у боевого офицера. Взглянув на меня еще более благосклонно, он поддержал меня:

– Да, господа, выпьем за победу и процветание Рейха, предлагаю выпить стоя.

Штурмбаннфюрер поднялся, всем остальным пришлось сделать то же самое. В глазах капитан-лейтенанта, прежде чем он потупил взор, выпивая свой бокал, я успел заметить не только раздражение, но и нескрываемое презрение по отношению к нам обоим.

Ужин закончился. Звездолетчики быстро откланялись и пошли исполнять свои обязанности. Мы в кают-компании остались вдвоем. Фон Даутенберг с розовыми щеками, посоловевший от прекрасного ужина, подогретый хорошей порцией вина завелся, ему захотелось продолжить застолье. Мы с ним пересели в мягкие кожаные кресла, стоявшие тут же. Вилли приказал стюарду принести фрукты и коньяка. Подав нам корзину с фруктами, порезанный тонкими, почти прозрачными ломтиками лимончик, бутылку довольно сносного коньяка, стюард тут же разлил его в два пузатых бокала.

– Гарсон, бутылку оставил и свободен, – приказал штурмбаннфюрер.

Стюарда аж покоробило от такого обращения, потому как стюард на звездолете и гарсон в кабаке – «две большие разницы», но штурмбаннфюреру на такие условности было начхать.

– Прозит, – сказал мне Вилли Даутенберг, одним глотком заглатывая в себя крепкий, тягучий шафрановый напиток со вкусом шоколада, сморщившись, закусил долькой лимона.

– Прозит, – ответил я ему, лишь пригубив напиток, упиваться с этой скотиной не хотелось. Но ему я щедро подлил еще коньку.

Наступило сытое отупение. Стюард звякал посудой, собирая ее со стола. Палуба звездолета слегка вибрировала под ногами.

– Кстати, лейтенант, ты видел, как посмотрел этот капитан-лейтенант, когда я предложил всем выпить за победу Рейха?

Он со мной уже на «ты», я просто «шизею» от этого пассажира!

– Никак нет, герр штурмбаннфюрер. А что?

– Мне очень не понравилось, как он посмотрел. Так смотрят предатели. Здесь явно попахивает изменой, обязательно надо, чтобы по прибытии на Олерон им вплотную занялось гестапо, мне он кажется неблагонадежным, – прихлебывая коньяк, сказал фон Даутенберг.

– Ну, не думаю, герр штурмбаннфюрер. Звездолетчиков серьезно проверяют в СД перед тем, как доверить им боевой звездолет. Мне думается, что вы просто неверно истолковали его взгляд, здесь, скорее, другое.

– Другое? А что?

Вилли вцепился в меня взглядом.

– Я уверен, герр штурмбаннфюрер, он вам просто завидует. Вы такая важная персона, у вас такие связи в Рейхе, вы всесторонне развиты, образованны, очень умны, – льстил я ему напропалую. – Так что это просто зависть, и ничего больше.

– Ты так думаешь? – он подозрительно посмотрел на меня. – Возможно, что так, но все равно по прибытии я все-таки доложу о нем в гестапо, пусть разбираются.

Мы быстро «приговорили» бутылочку коньяка. Вернее, термин «приговорили» относится в большей степени к штурмбаннфюреру, моя скромная помощь в таком благородном деле, как сокращение поголовья бутылок коньяка во вселенной, сводилась к минимуму. Итог: герр штурмбаннфюрер изволили коньячком «ухрюкаться в свинку». Мне пришлось с величайшим трудом доставлять никакое тело до его каюты, потом помогать раздеваться и укладывать в кроватку благородную персону, заботливо укрывая оную персону одеялом. Не скрою, присутствовало очень острое желание в тот момент, когда породистая особа весьма неблагородно, с присвистом храпела, по-тихому ее удавить. Но здравый смысл подсказывал, что делать это здесь, на корабле, не стоило, надо подождать более удобного момента.

В принципе, весь наш полет на Олерон день за днем проходил по одному сценарию. Утром злой как черт, с мощным выхлопом, опухший, с красными, как у свежесваренного рака глазами, штурмбаннфюрер являлся на завтрак в кают-компанию, правда, надо отдать ему должное, всегда был тщательно выбрит, волосы аккуратно уложены и набриолинены, запах дорого одеколона перемешивался с запахом перегара, создавая довольно странное амбре. Профессиональный парфюмер, или, по-другому, композитор ароматов, в простонародье «нюхач», был бы крайне озадачен и несказанно удивлен, унюхав сей более чем странный запах, который источал по утрам Вилли фон Даутенберг. Хотя как знать, вполне возможно, что парфюмера этот запах сподвиг бы на создание нового, суперпопулярного одеколона под названием «Утренний аромат от фон Даутенберга», ну или еще как-нибудь, я не силен в выдумке броских названий для парфюмерной продукции.

После того, как с утра, перед завтраком, под кофеек «хряпал» рюмку коньячку, штурмбаннфюрер оживал на некоторое время. Завтракали, обедали и ужинали мы со штурмбаннфюрером, как правило, только вдвоем, капитан звездолета и его помощники под всякими благовидными и не очень предлогами отказывались трапезничать с нами.

– Извините, господа, что не можем составить вам компанию. Вы даже себе представить не можете, насколько нам жалко и обидно, но, к сожалению, долг службы зовет.

Таков был стандартный, но, естественно, заранее заготовленный ответ. Герр штурмбаннфюрер пил весь день и был абсолютно не сдержан в уничтожении запасов алкоголя на звездолете. Делал он это с превеликим усердием, видимо, считая алкоголь врагом номер один после недочеловеков-сепаратистов. Он, штурмбаннфюрер объявил ему, алкоголю то бишь, личную войну, безжалостно, с циничной жестокостью сворачивая бутылкам горло, уничтожая одну за одной. К сожалению, при этом гробил не только свою, но и мою печень. Во-первых, я для него стал чем-то вроде приятеля-собутыльника, а во-вторых, когда он выпивал, он садился на своего любимого конька и начинал рассуждать о неполноценности сепаратистов, их умственном и физическом отставании от нормальных граждан Рейха, что уж там говорить об истинных арийцах, таких, например, как штурмбаннфюрер Вилли фон Даутенберг. Голубая кровь, что тут скажешь.

Поскольку свободных ушей, кроме моих, поблизости не наблюдалось, то, естественно, весь этот бред сивой кобылы должен был выслушивать я, и не только выслушивать, но и время от времени поддакивать и согласно кивать головой. Поэтому не в силах больше в трезвом состоянии слушать эту ахинею, текущую бурной, полноводной рекой из уст высокопоставленной персоны, и, чтобы хоть как-то сдержаться и не переломать шею этой сволочи, я тоже то и дело прикладывался.

Однажды, когда я в очередной раз до каюты пер на себе штурмбаннфюрера, который находился в полутрупном состоянии, у него ни с того ни с сего наступила минута откровения. Он заплетающимся языком поведал мне, что пьет