Леонид. Время выбора - Виктор Коллингвуд

в огромное, гулкое здание морского вокзала Саутгемптона. Здесь нас ждала не просто пересадка, а погружение в другой, почти ирреальный мир. Специальный экспресс с табличкой «White Star Line» вкатился прямо в огромное, гулкое здание морского вокзала. Мы вышли на закрытый перрон, поднялись по движущейся лестнице — эскалатору, прошли по бесконечным залам ожидания, отделанным темным деревом, и, наконец, по длинному, полностью закрытому со всех сторон трапу-рукаву шагнули в вестибюль. Это было уже внутреннее помещение корабля «Олимпик». Каков был его истинный, исполинский размер и внешний вид, осталось для нас загадкой, потому что самого парохода снаружи мы так и не увидели. Все это очень напомнило мне порядки, существующие в 21 веке в аэропортах: такие же коридоры, закрытые трапы, по которым ты попадаешь прямо в самолет, даже не увидев его толком снаружи.

Так или иначе, мы были на борту. Здесь мы вошли в лифт, и мальчик-лифтер в красной куртке с золотыми пуговицами, ловко щелкнув рычагом, отправил нас наверх. Моя каюта на палубе «А» была тоже какая-то… не пароходная: просторная комната с двумя широкими деревянными кроватями с резными спинками, мягкими креслами, стенными шкафами из орехового дерева, зеркалами и всеми благами цивилизации, вплоть до телефона для связи с другими каютами и службами корабля. Ощущение было такое, словно это не корабль, а номер в колоссальной первоклассной гостинице, которая сорвалась с набережной модного курорта и со скоростью в двадцать пять узлов поплыла вдруг в Америку.

Бросив чемоданы, я вышел в коридор, устланный таким же мягким и неслышным каучуковым ковром, как и лестницы. В отличие от нашего скромного «Смольного», здесь все было рассчитано на то, чтобы вызвать восхищение пассажиров. Это был не просто корабль, это был плавучий дворец, застывший в эдвардианской эпохе своего создания.

Я поднялся по главной парадной лестнице. Она была совсем не пароходного типа — широкая, пологая, с резными дубовыми перилами, покрытая алым ковром. Каждый ее марш вел к новой палубе, новому пространству. Я заглянул в курительный салон первого класса — огромный зал с панелями из темного ореха, камином, в котором горели настоящие поленья, и глубокими кожаными креслами, в которых джентльмены в твидовых пиджаках читали «Таймс». Рядом располагался специальный дамский салон, отделанный шелками. Был даже корт для игры в сквош где-то в недрах корабля, гимнастический зал и бассейн с подогретой морской водой.

Все здесь было громадным: и палубы для прогулок, где стюарды расставляли для пассажиров шезлонги, укутывая их пледами; и ресторан, занимавший пространство в два этажа, с белыми накрахмаленными скатертями и горами столового серебра на столах. В одной из ниш даже располагалась небольшая оранжерея, где среди пальм в кадках чирикали живые канарейки.

Постепенно я начал заводил знакомства, составлял компании. Нам раздали отпечатанный список пассажиров, и я с удивлением обнаружил, что с нами на борту плывет целая труппа знаменитых боксеров, возвращавшихся с гастролей в Европе. Были и голливудские звезды, и финансисты с Уолл-стрит, и даже, как мне шепнул Микоян, один индийский махараджа со своей свитой.

И над всем этим царил дух почти феодального разделения. Пассажир третьего класса, живший где-то внизу, в носовой части, не видел корабля, на котором он ехал. Его не пускали ни в первый, ни даже в туристский классы. Туристский класс тоже был изолирован. А первый класс, занимавший девять десятых всего судна, и был, по сути, самим «Олимпиком». Даже трубы, казалось бы, принадлежали только ему: я с удивлением узнал, что в основании одной из них оборудована псарня для собак пассажиров первого класса, которых стюарды по часам выводили на специальную прогулочную палубу.

Вечерами в главном салоне играл струнный оркестр. Роскошь была не кричащей, а основательной, немного тяжеловесной, уверенной в своем праве на существование: позолота, красное дерево, хрусталь, шелк. Очень много богатства и уверенности в том, что этот мир незыблем.

Пароход медленно выходил из гавани. На молу стояли толпы провожающих, но они казались крошечными фигурками рядом с нашим гигантом. Обрывистый, белеющий известковыми осыпями берег Англии медленно таял и вскоре окончательно скрылся в атлантической дымке. К вечеру далеко по левому борту заблестели огни французского Шербура. Корабль на полтора часа замер на рейде, принимая на борт пассажиров из Франции, которых доставляли небольшие паромы-тендеры. Затем, дав три долгих, низких, пробирающих до самых костей гудка, «Олимпик» вышел в открытый океан, где уже начиналась глухая, могучая возня невидимых волн.

Утром меня разбудил вежливый стук в дверь. Вошел стюард в белоснежной куртке.

— Прошу прощения за беспокойство, сэр, — произнес он с безупречным акцентом, — капитан передал, что мы входим в зону сильного волнения. С вашего позволения, я задраю штормовую крышку.

Не дожидаясь ответа, он подошел к иллюминатору, опустил тяжелый, литой бронзовый диск, полностью перекрывший стекло, и с усилием затянул несколько массивных барашковых гаек по его периметру. Каюта мгновенно погрузилась в искусственный полумрак, освещаемый лишь настольной лампой. Шум океана приглушился, превратившись в далекий, утробный гул.

Начался шторм. Я приготовился к худшему, ожидая приступов морской болезни, но исполинский корабль шел вперед, почти не замечая волн. Он раскачивался медленно и важно, почти не сбавляя хода, уверенно расшвыривая высокие серо-зеленые валы, и лишь иногда отвешивал океану равномерные, тяжелые поклоны. Это была схватка равного с равным.

Мои философские размышления были прерваны яростным стуком. Я открыл дверь и обомлел: на пороге моей каюты стоял Михаил Каганович. Он был уже изрядно выпивши, но не пьян. Обычно красное, самоуверенное лицо его было бледно-зеленого цвета, усы уныло поникли, а на донцах маленьких глазок плескался неподдельный ужас.

— Ты… ты слышал⁈ — прохрипел он, вваливаясь внутрь и цепляясь за косяк, чтобы устоять на ногах во время очередной плавной качки.

— Слышал что, Михаил Моисеевич? — спокойно спросил я, откладывая книгу. — Шторм? Так он уже третий час идет.

— Какой, к черту, шторм! — взвизгнул он. — Я сейчас с одним этим… буржуем в курительном салоне разговорился… Ты знаешь, на чем мы плывем⁈

— На пароходе «Олимпик», — я пожал плечами.

— На «Олимпике»! — повторил он с трагическим надрывом. — А ты знаешь, кто его брат-близнец⁈ «Титаник»!!! Тот самый! Понимаешь⁈ Нам этот буржуй так и сказал: «систер-шип»! Он сделан по тем же чертежам и в той же конторе!

Оглянувшись, он вдруг вцепился в мой пиджак, будто решил, что под ним у меня спасжилет, — тот самый, которого так не хватает товарищу Кагановичу.

— Мы же все потонем к чертовой матери! Сейчас айсберг какой-нибудь