Деньги не пахнут 7 - Константин Владимирович Ежов

Такая перспектива нередко манит сильнее всего.

– Нет. Это был выбор Дилана, – голос Рейчел отозвался твёрдо, как стук каблуков по кафелю.

Она шагнула ближе, в её глазах блестела смесь скорби и силы.

– Все же знают… Дилан всегда был самым смелым. Тем, кто идёт первым.

Могут ли такие слова залатать дыру в сердце матери, потерявшей сына? Конечно нет. Но Рейчел всё равно обняла её – осторожно, но крепко. И мать Дилана, не выдержав, рухнула в её объятия, дав волю рыданиям.

Похоже, Рейчел часто бывала в палате, проводила рядом много времени. Между ней и семьёй Дилана явно была связь, о которой никто не упоминал. И уж точно не такая, как у тех, кто врывается в больницу лишь в минуты кризиса и принимает решения, от которых зависит чья-то жизнь.

Пока Рейчел и Дэвид утешали родителей, Джесси бросила взгляд в сторону Шона – молчаливый знак: лучше сейчас уйти. Шон едва заметно кивнул и шагнул за дверь.

Пустой коридор встретил приглушённым гулом вентиляции и горьковатым запахом хлорки. Где-то вдалеке щёлкнул автомат лампы, и холодный свет пролился на стены.

– Шон?

Знакомый голос окликнул его сзади.

Это был двоюродный брат Дилана. Имя вспоминалось смутно, но лицо запомнилось: парень стоял возле мальчика почти каждый раз, когда в палате что-то происходило. Казалось даже странным, что родственник не первой линии так неизменно находился рядом.

Хотя о том, как ведут себя семьи, знали далеко не все. Не всем дано иметь такую роскошь, как родственные связи.

Двоюродный брат Дилана стоял, переминаясь с ноги на ногу, с тем самым растерянным выражением, которое появляется на лице человека, пытающегося подобрать слова среди запаха хлорки и стылой больничной тишины.

– Тётя… просто не выдерживает. Если бы не ты, Дилан вообще бы не получил нормального лечения.

В этих словах звучала тяжёлая правдивость.

Семья Дилана не имела страховки. Формально больницы в таких случаях обязаны лечить всех одинаково, но всем известно, как в действительности исчезают определённые варианты терапии, будто их никогда и не существовало.

– Тётя всегда говорила, что благодарна тебе. Просто… такая болезнь, такие расходы… нам это было не по силам…

Сумма, требовавшаяся на лечение, тянула на шесть миллионов долларов – деньги, неподъёмные для семьи, где каждый доллар добывался тяжёлым трудом и надеждами.

– Но всё равно… даже зная это… так трудно не думать: вдруг можно было выбрать иначе? Вдруг был шанс, пусть малый, но шанс…

На его лице проступила вина, смешанная с отчаянной попыткой найти хоть какое-то объяснение.

– Так бывает. Всегда так бывает.

Подобные разговоры не редкость в больничных стенах: стоит исходу оказаться трагичным, как любой выбор начинает казаться неправильным. Семьи ищут альтернативу, которой не было, пытаются представить, что другой путь мог привести к чуду.

Но правда оставалась простой: даже если бы семья пошла по предложенной Дэвидом дорожке или прислушалась к лечащему врачу, конец был бы тем же. Те методы лишь растягивали последние дни, не меняя сути. Просто медленное ожидание.

Трудно, однако, произнести подобное вслух родным, которые держат в руках пустое место там, где раньше было сердце ребёнка.

Поэтому прозвучало лишь короткое и единственное возможное:

– Понимаю.

После этих слов шаги удалились по коридору, где лампы тихо жужжали под потолком, отбрасывая холодные пятна света на линолеум.

***

В отеле Four Seasons воздух был тяжёлым и неподвижным, пахнущим дорогими тканями, кондиционированным холодом и чем-то едва уловимым, напоминающим о роскоши, которую чувствуешь только краем сознания. Кровать приняла тело мягко, почти ласково, словно стараясь убаюкать, но сон так и не пришёл.

Усталость впиталась в мышцы, в кожу, в каждый сустав, однако рассудок оставался острым, как ледяной осколок. Несколько часов бесплодных попыток уснуть заставили подняться, почувствовав под ладонями гладкую прохладную поверхность постельного белья.

При мысли о выпивке внутри поднималась слабая надежда – может быть, алкоголь хотя бы немного притупит внутреннюю дрожь. Путь привёл к бару, где пахло лакированным деревом, дорогими сигарами и терпкими ароматами элитных напитков.

– Сергей Платонов?

– Касатка!

Стоило прозвучать имени, как взгляды нескольких посетителей одновременно обернулись. В обычный день такое внимание могло бы вызвать лёгкое удовлетворение, но сегодня от него разрасталось раздражение, словно слишком яркий свет бил в глаза.

Развернувшись, путь взял обратно, прочь из бара, в тишину собственного этажа.

Пентхаус, к счастью, был укомплектован внушительной коллекцией алкоголя. Пальцы обхватили тяжёлую бутылку виски, янтарная жидкость перелилась в бокал, распространив запах дубовых бочек и лёгкой дымки.

Один стакан. Второй.

Горло разогревалось, тело постепенно расслаблялось, но мысли только спутывались, становясь тяжелее и вязче. Внутри крутился один-единственный вопрос, как заевшая игла:

– А если бы всё это случилось со мной?

Если бы на месте Дилана лежало собственное тело, какую бы дорогу выбрал разум?

Ответ был слишком очевиден.

Выбор пал бы на тот же метод. На ту же попытку. На ту же возможность.

Лечение было предложено не ради статистики, не ради эксперимента. На больничной койке был бы сделан точно такой же шаг – шаг в сторону рациональности.

Вот только эта логика не приносила ни облегчения, ни оправдания. Напротив – оставляла тяжесть, похожую на свинец. Ведь расплачивался за выбор не тот, кто думал, а тот, кто лечился.

Дилан был чужим – полностью, от начала до конца. Лишь набор медицинских показателей, цифры, результаты анализов.

Но одна мысль кольнула сильнее, чем хотелось бы:

"Нет… это уже не так."

В памяти вспыхнул образ Дилана – того самого мальчишки, который умудрился в последний момент собственной жизни сделать жест, будто нажимает на курок. Мужество, странное и пугающее, будто оголённый провод под кожей. Стоило вспомнить этот жест, как по телу поползло липкое, мерзкое чувство, неотмываемое ни водой, ни оправданиями.

Ожидать подобное, конечно, приходилось. Использование чужой жизни как шага вперёд всегда вызывает внутренний скрежет, как ржавчина на зубах. Но одно дело – понимать это в теории, и совсем другое – столкнуться лицом к лицу. Там, где раньше чувствулась абстракция, теперь проступало удушливое ощущение грязи.

Мысль о долге висела прямо перед глазами. Долг, который невозможно вернуть, каким бы количеством знаний ни