Гримус - Ахмед Салман Рушди

– Дорогой вы мой, дорогой вы мой, дорогой вы мой, – заторопился Игнатий Грибб. – Я уверен, что мы станем лучшими друзьями. Вы понравитесь Черкасову, не сомневайтесь. Я так вас ему рекомендую, что он вас тут же одобрит.

– Насколько я понял, – решился высказаться Взлетающий Орел, – неприятности могут возникнуть из-за предмета моего основного интереса.

– Ох, – ответил Грибб, – какая ерунда. Черкасов еще никого не отверг.

– Но в «Эльбаресто» мои слова вызвали суматоху.

Грибб насмешливо хмыкнул.

– Так, так, так, – затараторил затем он. – Что же такое опасное вас привлекает?

– Гримус, – просто ответил Взлетающий Орел.

Игнатий Грибб молча опустился на стул. Высокие напольные часы своим тиканьем подчеркивали паузу. Подозрительно-навязчиво жужжала муха.

– Эльфрида что-то такое мне говорила, – снова подал голос Грибб. – Но тем не менее. Не изводите себя напрасными переживаниями.

Свои уверения он подкрепил несколькими кивками. Но легче от этого на душе у Взлетающего Орла не стало.

Эльфрида возлежала в своем шезлонге; рядом с ней был Игнатий; вышивка небрежно лежала на полу – единственный штришок неаккуратности в идеально прибранной комнате. Из рупора фонографа лилась старая-старая песня.

День перевалил за полдень, и туманная дымка сменила цвет с утреннего золота на дневную желтизну. Желтый – цвет жизни, вспомнил Взлетающий Орел, сидя на плетеном стуле с слишком прямой спинкой напротив своих хозяев. Гостиная была погружена в легкую прозрачную дымку. Время замедлило ход, подумал Взлетающий Орел. Он был почти счастлив. В К. снова обретали смысл история, хорошие времена да чуть ли не национальности: О'Тул, Черкасов… Нравились они ему или нет, но имена этих людей воскрешали прошлый мир к жизни. Здесь, в недрах гостиной Гриббов, Взлетающий Орел чувствовал – и наконец обрел – покой.

Здесь ревностно охранялись останки прошлого. Для человека, стремящегося найти себе дом, это имело огромное значение.

Он смотрел на Эльфриду: опустив глаза, она слушала голос мужа. Смотреть на эту женщину было само по себе удовольствие. Длинные пальцы Эльфриды медленно и искусно переплетали между собой кусок нити. Это зрелище способно было погрузить в гипнотический транс.

Вот что говорил Игнатий:

– По моему мнению, одно из главных достоинств К. – это отсутствие здесь ученых. Я всегда находил досадным стремление простых технологов называть себя так – учеными, людьми знания. В их отсутствие наука вернулась к ее исконным хранителям: учителям, мыслителям и абстрактным теоретикам вроде меня.

Однако отсутствие технократов, мой дорогой Взлетающий Орел, не означает возврата к суевериям; напротив, оно возлагает на нас еще большую ответственность за рационализацию мира. Мир таков, каким мы его видим, ни более ни менее. Эмпирические данные – единственный базис философии. Я не реакционер; в юности я бы посмеялся над идеей бессмертия, но теперь, когда я знаю, что оно может быть даровано, я принимаю ее. Я могу поблагодарить технократов лишь за одно: они отдают должное тому, что этого заслуживает. Иметь перед собой вечность на изучение одного предмета – это воистину благодать; жизнь в этом городе, надежную и размеренную, я, будь я суеверным, назвал бы чудом. Здесь любой может посвятить себя своему основному интересу и ни в чем не нуждаться; любому здесь предоставлены кров, стол и общество людей. Благодаря этому, а также вечной игре тезиса и антитезиса счастье достижимо для любого. Например, я счастливый человек, мистер Орел; и знаете почему? Расскажу, но позвольте мне сделать это окольным путем.

Так же, как и вы, мистер Орел, мы прибыли на остров сравнительно недавно; я говорю «сравнительно», поскольку речь идет о нескольких столетиях. По прибытии я обнаружил, что в умах горожан формируются некоторые досадные мифы, и поставил своей целью искоренение этих мифов. Кстати говоря, это стало любопытным исследованием, сопутствующим моей работе над памятью рода, – я изучал развитие мифологии в одном поколении долгожителей. В любом случае, мистер Орел, какой бы путь вы ни избрали в вашей области, смею надеяться, вы не станете ничего делать, чтобы поддерживать этот определенный миф.

Взлетающий Орел внезапно почувствовал, что ходит по тонкому льду.

– Не хотите ли вы сказать, сэр, что Гримуса не существует?

Вопрос заставил Грибба раздраженно поморщиться.

– Да, да, да, да, да, – очередью выпалил он. – Именно это я и хочу сказать. Не существует ни Гримуса, ни его драгоценной машины, ни таинственных измерений, ничего такого. Все это фантазия идиотов вроде Джонса – в ней много и шума, и страстей, но смысла нет.

– Вы удивили меня, мистер Грибб, – отозвался Взлетающий Орел. – Позволю себе не согласиться с вами.

– Вы слишком много времени провели с этим фокусником… с этим шарлатаном. В этом городе ему нет места.

Было видно, что Грибб разозлился. Красный карлик.

– Дорогой, – подала голос миссис Эльфрида, – уверена, тебе будет интересно, если человек с обширным опытом мистера Орла изучит этот вопрос.

Грибб взял себя в руки.

– Да, конечно, – согласился он. – Дорогая, дорогая, дорогая, ты, как всегда, права. Это было бы… крайне забавно.

Взлетающий Орел глубоко задумался: по всей видимости, в К. Лихорадка измерений была неизвестна; кроме того, теперь, когда он уже пережил ее, измерения больше не вторгались в его сознание. А в компании Вергилия он был болен. Ему ужасно захотелось узнать о нем побольше.

Взлетающему Орлу было ясно одно: если ему позволят, он должен попытаться собрать как можно больше сведений о Гримусе, и неважно, кто это – подлинное или вымышленное лицо. Только так он мог разобраться в себе самом.

И все же – куда делся Вергилий Джонс?

– Хочу заверить вас, сэр, – торжественно объявил он Гриббу, – что в своих изысканиях я буду воплощением беспристрастности. Это долг чести за то, что вы приютили меня. В месте, напитанном ученостью, может жить только научный подход.

– Так, так, так, так, так, – умиленно затараторил мистер Грибб.

– Господи, – сказала Эльфрида, – если мы собираемся обедать у Черкасовых, то мне нужно лететь одеваться.

XXXVII

Избитый мужчина в порванном костюме стучит в дверь борделя – семь раз. Сразу после седьмого удара дверь распахивается настежь и глухо ударяется в темную стену. Свеча бросает свет на женщину в длинном кружевном пеньюаре, распущенные темные волосы каскадом ниспадают на плечи, лицо сияет. Мужчина, шатаясь, входит внутрь; дверь закрывается. Пустыни без оазиса не бывает.

Мужчина лежит, его голова покоится на коленях у дамы, которая держит лампу, он спит, а дама поет. Позади неподвижно стоит нагая девушка; у их ног примостилась женщина в длинном кружевном пеньюаре и за всем наблюдает. Вот несколько строчек из песни:

Надо ль