Свой среди чужих, или Гауптман с Олерона. Часть вторая - Владимир Германович Корешков

из надкусанного сэндвича с сыром, лежащего прямо на грязном пыльном столе в мутной лужице пролитого кофе, самой кружки с недопитым черным кофе, внутренний ободок кружки уже ни в жизнь не отмоешь, напиток въелся в ее когда-то кипенно-белые стенки навечно, и потертого шлема звездпеха. В изголовье кровати прислоненный к стенке штурмгевер.

Увиденное Даутенберга не удовлетворило. Он потянул носом. В помещении пахло кисло-холодным кофе и нестираными носками. Брезгливо поморщился, садиться тоже не стал, боясь запачкать новенький камуфляж.

– Нет спасибо, гауптман, мы ненадолго. Соберите-ка мне лучше роту, хочу зачитать наградные листы.

Вначале Даутенберг хотел вручать награды, выстроив подразделение на свежем воздухе, еле отговорили, объяснив, что это небезопасно – здесь частенько работают вражеские снайперы. Поэтому нам по проходам сообщения пришлось тащиться в самый большой бокс для личного состава, который к нашему приходу уже был забит до отказа, как селедками в бочке, звездпехами, свободными от несения караульной службы. Кондиционеры трудились вовсю, но воздух внутри все равно оставался спертым. Даутенберг обратился к солдатам с проникновенной речью, как оратор он, конечно, был в порядке – Цицерон нервно курит в сторонке.

Я уверен, что он частенько и чрезвычайно успешно выступал на партсобраниях, зажигая слушателей своими пламенными речами. Правда, звездпехи, в отличие от партийных бонз, не зажглись, их глаза так и оставались потухшими и пустыми до конца выступления. Даутенберга эта мелочь не смущала, заливаясь соловьем, он прежде всего наслаждался своим ораторским мастерством, действуя по принципу: «кто меня не услышал и не понял, тот дурак», не вникая даже, как далек он от сегодняшних своих слушателей. В конце выступления, мне кажется, он впал в экзальтированный восторг от своей речи, выбросив руку вверх в нацистском приветствии, что есть мочи заорал:

– Верные солдаты Рейха, я верю, что вы наконец отрубите головы сепаратисткой гидре! Победа или смерть! Хайль Канцлер!

Наступила тишина. Оратор с удивлением обвел глазами аудиторию. В глазах немой вопрос, типа: «Почему молчите, почему не восхищаетесь? Вы что, здесь окончательно нюх потеряли?». Видимо, он в самом деле ожидал неистовых аплодисментов, переходящих в бурные овации.

– Солдаты, – еле слышно прокашлял гауптман, нервно ерзая на месте, боясь прогневить высокое начальство.

Вот это сработало.

– Хайль Гитлер!

Как будто из преисподней глухо ответил Даутенбергу хор солдатских голосов. Оратор слегка разочарованно пожал плечами. А-а-а-! Ну что возьмешь с этой солдатни.

– Сейчас самое главное, – голосом добренького Санта-Клауса, достающего для ребятни из мешка один за другим рождественские подарки, прогундосил Даутенберг, открывая свой портфель, доставая оттуда первый наградной лист. Даутенберг театрально откашлялся, выдержал паузу, затем громко хорошо поставленным голосом произнес:

– Оберфельдфебель Варга, выйти из строя! – водрузилась тишина. – Оберфельдфебель Варга! – повторил Даутенберг. – Где этот храбрец? – В ответ опять тишина.

– Прошу прощения, герр штурмбаннфюрер, – обратился к нему гауптман, – оберфельдфебель Варга сегодня пал смертью храбрых.

– Прискорбно, – Даутенберг скорчил траурную мину. Достал следующий наградной лист. – Унтер-офицер Фаркаш!

– Пал смертью храбрых, – быстренько ответил гауптман.

– Рядовой Фехер!

– Пал смертью храбрых.

Даутенберг в полнейшей тишине, держа в руках очередной наградной лист, возмущенно уставился на гауптмана, как будто тот был в чем-то виноват. Ротный беспомощно развел руками.

– Прошу прощения, герр штурмбаннфюрер, сегодня была атака на позиции врага, безвозвратные потери роты примерно сорок процентов от общего числа личного состава, – оправдывался ротный, неизвестно за что извиняясь.

Возникло замешательство, повисла неловкая пауза. Даутенберг, пошушукавшись с ротным, протянул ему наградные листы вместе с самими наградами – железными крестами. После чего Даутенберг пожелал солдатам успехов в разгроме врага, объяснив им, что ротный сам вручит награды героям. Коротко жестом показал мне, Кальке и Майеру, что пора уходить.

Показалось, что ротный, увидев, что мы уходим, с облегчением вздохнул. Наши джипы, уставшие от движения по пересеченной местности и мечтавшие поскорее почувствовать твердое покрытие дороги под своими мощными колесами, утробно рыча, легли на обратный путь. Смеркалось. Даутенберг сидел рядом со мной, не проронив ни слова, мрачнее тучи, злой как черт. Его хорошее настроение куда-то улетучилось. Мне болтать тоже не хотелось. Так что я нашел для себя крайне увлекательное занятие: пялился на дорогу.

Мы огибали лес, прячась за ним от глаз оставшихся позади нас подразделения звездпехов. Сразу слева шел овраг, местность не давала действий для маневра. «Неплохое местечко для засады», —отвлеченно пронеслось у меня в голове, и вдруг как-то резко противно засосало под ложечкой, сердце ухнуло куда-то вниз, нехорошо стало в животе, кровь разом отхлынула от головы. Я еще ничего не видел, но на подсознательном уровне явственно почувствовал, сейчас что-то должно произойти. Вот оно.

Справа из леска, из-за могучих стволов деревьев вылетел огненный шар, время замедлилось, становясь до невозможности тягучим, вязким. Я мог рассмотреть все до мельчайших подробностей, как на замедленном кадре в кино: небольшая ярко-желтая сфера с темно-оранжевым абрисом медленно, как нож в масло, сбоку вошла в нутро головного джипа, вспарывая и прожигая на своем пути сопротивляющуюся броню, как будто какая-то гигантская невидимая рука, легко играючи, вначале поволокла тяжелую машину, как детскую игрушку, влево, а потом также, без каких-либо видимых усилий резко опрокинула хаммер набок. Раздался оглушительный взрыв. Джип охватило пламя. Мы затормозили, дальше проехать не давал горевший головной джип, оттуда через лобовое стекло пытался наружу выбраться горящий боец, напоминая собой живой факел, но вылез он только до половины дальше не хватило сил – так и остался догорать вместе с машиной.

И тут время сорвалось с места, раскручиваясь, как сжатая до поры до времени пружина, и бешено понеслось вперед. Дернув что есть силы ручку дверцы, я ногой распахнул ее, вначале, взяв за шиворот, выпихнул из машины впавшего в ступор Даутенберга, затем выпрыгнул сам, не забыв прихватить штурмгевер. Рядом на землю, перекатившись, мягко свалился Майер. Вдвоем мы за руки взяли ничего не соображающего штурмбаннфюрера, пригибаясь отволокли его подальше от машины и залегли. Следовавший за нами хаммер попытался дать задний ход, но тоже вспыхнул, как коробок спичек. Стало светло как днем. Из джипа посыпались бойцы, пытаясь тут же огрызаться короткими очередями, но в зареве догорающих машин они были как на ладони, их силуэты слишком хорошо видны, став прекрасными мишенями для нападавших. Поэтому они начали падать один за другим, как шахматные фигурки на доске, точно наткнувшись на невидимую стену, нелепо вскидывая руки кверху, сраженные точными выстрелами диверсантов. Из джипа, в котором ехали мы, выпорхнул Кальке и со всей прыти побежал в нашу сторону. Резвый парень оказался, молодец, быстро сориентировался – и тут рванула наша машина.

Все тяжелые двери разом распахнулись настежь, хаммер осел и начал рассыпаться на части, зазубренные куски бронированной обшивки полетели вверх и в разные стороны. Одна из пластин, пролетая мимо Кальке, напрочь снесла ему голову как раз в тот момент, когда он уже подбегал к нам, его голова с вылезшими из орбит глазами и открытым ртом, как мячик подпрыгивая на кочках, откатилась прямо к нам под нос. А обезглавленное тело Кальке продолжало бежать дальше, пробежав по инерции еще метров восемь, остановилось, постояло некоторое время и рухнуло как подкошенное.

От взрыва через открытые двери джипа взрывной волной к тому месту, где мы лежали, выбросило полтуловища нашего водителя, бледное, уже не живое лицо, как будто вылепленное из алебастра, скомкано нечеловеческой болью – его разорвало пополам. Задница с ногами, по-видимому, осталась догорать в джипе, а другая половина, не знаю, как это вообще возможно, ползла на руках к нам. Уже не жилец, но он отчаянно цеплялся за жизнь, волоча за собой по пыльной земле спутанные, как шланги, лилово-кровавые кишки, белые ошметки костей, хрящей и внутренностей – сюр какой-то. Он силился что-то