Свой среди чужих, или Гауптман с Олерона. Часть вторая - Владимир Германович Корешков

Я бы политикам, военным, да и всем тем, кто ратует за войну в любом ее проявлении и утверждает, что все конфликты между народами надо решать только силовым военным путем, сделал бы яркую голографическую подборку из таких вот кадров и каждый вечер показывал бы перед тем, как они, переодевшись в мягкую теплую пижамку, ложась в уютную кроватку, готовятся уснуть – это называется «Приятного сна и спокойной ночи, малыши!». Я уверяю вас, что уже через месяц сторонников военного решения конфликтов сильно поубавилось бы, хотя политиков из этой группы можно смело исключить, на них это бы не подействовало, у них нервы крепкие изначально, от рождения. Потому что у них нет ни совести, ни чести, ни сердца.

Штурмбаннфюрер испуганно, с отвращением отодрал от своего рукава цепкие скрюченные, как корни деревьев, пальцы водителя, отпихнув от себя со всей силы обрубок, который еще недавно был полноценным человеком, в сторону. Вследствие этого нервного, резкого движения он случайно зацепил голову Кальке, и та как будто ожила на несколько секунд, качнувшись, сделала оборот и уткнулась своим носом прямо в нос штурмбаннфюреру. Тот несколько секунд смотрел в выпученные глаза отрубленной головы, потом в ужасе, отчаянно заорал, встал во весь рост и как ошалелый побежал назад вдоль оврага. В его сторону из леса сразу раздались очереди.

– Идиот, – процедил сквозь зубы Майер. – Беги за ним, лейтенант, стреножь дебила, а не то, не дай бог, убьют его, штрафбатом с тобой не отделаемся. Я вас прикрою. – Он передернул затвор автомата и дал гулкую очередь в сторону леса, отвлекая тем самым внимание на себя.

Я догнал штурмбаннфюрера. Он, конечно, бежал быстро, но я еще быстрее. На бегу, в прыжке пинком в зад послал его падать в овраг и сам рыбкой скатился туда. Овраг был неглубоким. Быстро вскарабкавшись обратно наверх, выставив штурмгевер на кромку, стал наблюдать, что происходит, готовый стрелять на любое телодвижение в мою сторону – нет, братцы олеронцы, склеивать ласты мне никак нельзя, да и рано. Так что буду отстреливаться до последнего, конечно, по возможности буду стрелять, чтобы ранить, а не убить, но ключевое слово здесь по возможности, так что извиняйте, за ради Христа, и не держите зла, если сегодня кому-то крупно не повезет. Мы хоть и из одного окопа, но мне надо во что бы то ни стало выжить, для того чтобы обязательно доложить о том, что сегодня увидел, и потом еще для общего дела спасти это чмо, которое штурмбаннфюрером обзывается – приказ такой, сорри, самому неприятно, а что делать?

Кстати, как там чмо? Я скосил взгляд вниз, взлохмаченный Даутенберг, сидя на дне оврага, педантично и деловито счищал грязь со своего камуфляжа, видимо, до сих пор пребывая в шоке. Ну и слава богу, шок – это по-нашему, пускай пребывает и занимается полезным для себя делом, лишь бы не высовывался. Штурмгевер Майера замолк, наступила относительная тишина. На поляну выбежало бойцов пять повстанцев, они аккуратно, деловито, одиночными выстрелами добили раненых, корчившихся в агонии эсэсовцев. Один невысокий худощавый, совсем еще молодой парень, почти мальчишка направился в нашу сторону. Я весь внутренне подобрался, беря его на мушку. К нему подбежал второй повстанец, повыше ростом и постарше.

– Ты куда, Алексеич? – обратился он к молодому.

– Да в овраг двое побежали, надо добить гадов.

– Да хрен с ними, Алексеич, так и пулю в темноте можно схлопотать. Дело сделали, пора уходить. Сейчас подмога к ним с передовой подойдет, нашумели мы слишком. Так что уходим, уходим, – еще раз сказал он и хлопнул молодого по плечу.

Молодой нехотя подчинился, уходя, напоследок обернулся и дал длинную очередь в нашу сторону. Голову я убрать успел, пули с чавканьем вошли в землю как раз туда, где она только что была. «Фу-у-у-у, опять пронесло», – облегченно выдохнул я. «Не знаю, как мне еще долго будет везти, но спасибо тебе, Господи», – мысленно, от всей души поблагодарил всевышнего, воздев глаза к двум спаренным олеронским Лунам. А ведь могли и гранатками плазменными из подствольников закидать из вежливости  – и ага, пишите письма. Я внутренне сжался от этой мысли.

Из темноты раздался лязг гусениц, ну наконец-то! Это прибывали две наши бронированные машины звездной пехоты. Поводив короткими пушками в сторону леса, они щедро расстреляли часть боекомплекта, но это так, больше для острастки и самоуспокоения, наверняка понимая, что эти действия запоздали и вряд ли принесут какой-либо вред диверсантам, которых, естественно, уже и след давно простыл.

Боевые машины звездной пехоты подъехали к догорающим джипам, превратившимся в груду никчемного железа, и встали, оттуда высыпались звездпехи и рассредоточились по поляне.

– Идемте, герр штурмбаннфюрер, все закончилось, помощь пришла, – сказал я, вставая, отряхиваясь и подавая ему руку.

Тот, ни слова не говоря, принял мою руку. Мы сообща вылезли из оврага и побрели в сторону звездпехов, уже начинавших собирать и складировать тела убитых, по пути наткнулись на труп Майера. Эсэсовец лежал на животе без движения, широко расставив ноги, подобрав под себя обе руки, крепко сжимавшие штурмгевер. Было такое впечатление, что в последнюю минуту он пытался встать, опираясь на руки, но по какой-то причине не смог, а может, не успел. Лица не было видно, только бритый затылок. Я с трудом перевернул тело на спину. На меня уставился его открытый глаз, казалось, он смотрел с любопытством, второго глаза не было – туда вошла пуля, разворотив его, оставив вместо него кровавую воронку. Поскольку пуля не вышла через затылок, а осталась у Майера в черепе, то это был, скорей всего, либо рикошет, либо он схлопотал пулю, которая была уже на излете – не повезло, но бывает. Сам Майер уже успел остыть, жизнь его покинула очень быстро, я бы сказал, бегом. Сейчас, в пляшущих бликах сгорающих до тла машин, его огромное мощное тело вконец окаменело, мышцы стали еще крепче и рельефнее, казалось, он весь высечен из цельного куска камня, не верилось, что это человеческое тело, состоящее из мяса и костей, скорее – каменная скульптура, которая, правда,  очень скоро обратится в прах.

В такие минуты ты понимаешь, что кем бы ты ни был, какими бы недюжинными талантами ни обладал, бы пусть даже у тебя семь пядей во лбу, ты можешь постоянно удивлять своей богатырской силой и невероятной ловкостью, взирая на всех окружающих с презрительным высокомерием, или, кичась своим происхождением и незаурядными способностями, ходить гордо задрав нос и самому себе казаться значимым, быть уверенным в том, что никогда, ни перед кем, ни за что не прогнешься, потому что ты экстраординарен, ты просто непобедим, сбросить тебя с постамента никому не под силу, – помни, что все-таки есть в мире такая сила, которая тебе перегнет, заставив склонить перед ней голову в последнем твоем вздохе.

Рядом с трупом Майера, как случайно оброненный кем-то и всеми позабытый впопыхах, теперь ставший уже ненужным предмет, валялась голова Кальке. Нос вовсю резал запах горелой человеческой плоти. Уже позже, сидя на раскладном стуле в штабном боксе, обжигаясь горячим кофе и ожидая, когда за нами прибудет оказия, чтобы отправить нас обратно в тыл, вполуха слушая, как Даутенберг вовсю распекает ни в чем неповинного ротного звездных пехотинцев, я задумался. А ведь сегодня я был готов стрелять в своих, в тех, ради кого я здесь, тех, кого даже ценой собственной жизни поклялся защищать, кого так хочу освободить от гнета и тирании Рейха и его подручных. Тех, перед которыми я в неоплатном долгу. Что это было, пытался я разобраться в себе. Трусость? Страх за собственную шкуру? Или жизненная необходимость? Чем я руководствовался в тот момент? Великой целью? А разве