Формула огня - Джек из тени

Моя армия будет разобрана на запчасти, а меня самого, в лучшем случае, уберут куда-нибудь в почётную ссылку. А в худшем… В худшем, меня ждёт несчастный случай на охоте. Или кинжал в спину от «оскорблённого в лучших чувствах» аристократа. Я не мог сейчас бросить всё и идти разбираться в столицу. Но и игнорировать эту угрозу было самоубийством.

Второе неизвестное — орки. Урсула, лежащая на смертном одре, была живым укором. Её народ, моя лучшая ударная пехота, мой таран, истекал кровью в степях. Я дал ей слово, обещал помощь. И я не мог его нарушить, не только потому, что честь, пусть и в моём, инженерном понимании, для меня не пустой звук. А потому, что это было стратегически необходимо. Потерять орков означало потерять кулак моей армии. Мои «Ястребы» и артиллерия, это длинная рука. Но в ближнем бою, в яростной рубке, оркам не было равных. Без них любая моя победа будет стоить мне втрое дороже. Но я не мог сейчас сорвать армию и повести её в степи. Это именно то, чего ждали бы мои враги в столице. Это был бы открытый бунт, который они тут же использовали бы против меня.

И третье, самое страшное неизвестное. Запад. Что там? Почему оттуда не было никаких вестей, кроме слухов и невнятного бормотания перепуганных торговцев? Это молчание пугало больше, чем крики Урсулы. Это была тишина кладбища, и я чувствовал, что оттуда, с запада, ползёт нечто, по сравнению с чем даже геноцид орков может показаться мелкой неприятностью.

Я стоял на стене, и ветер трепал мой плащ. Я был победителем, бароном фон Штольценбург, героем Глотки Грифона, разрушителем «Чёрного Клыка». А чувствовал я себя шахматистом, который только что съел вражескую ладью, но внезапно осознал, что его собственный король оказался под тройным шахом. И любой ход ведёт к мату.

Глава 16

Обратный путь всегда короче, так говорят. Врут. Обратный путь, это долгая, изматывающая пытка, особенно когда ты тащишь за собой не только победу, но и её кровавую, гниющую цену. Наш экспедиционный корпус не шёл, он полз обратно в Форт-Штольценбург, и это шествие было похоже на похоронную процессию, во главе которой по какому-то недоразумению несли знамя триумфатора.

Победа… Какое же лживое, паскудное слово. Я ехал в своей командной повозке, и каждый толчок, каждый скрип колеса отдавался внутри фантомной болью. Я смотрел на своих солдат, и не видел в их глазах радости. Только глухую, выжженную усталость. Да, они выжили. Да, они победили. Но они видели, как легко и буднично умирают их товарищи. Они видели, как моя артиллерия превращает живых, кричащих существ в кровавый фарш. Я дал им в руки новое, страшное оружие, и оно не только убило врага, оно убило что-то и в них самих. Они стали другими. Они стали моими.

Орки шли молча, что для них было совсем не свойственно. Их обычный громогласный гогот, их похабные шутки, их вечное соревнование в силе и громкости рыка, всё это исчезло. Они шли, сбившись в плотные, угрюмые группы, и их взгляды были прикованы к одной-единственной повозке в центре колонны. К той, где на груде тряпья и мехов, под присмотром гнома-лекаря Балина, лежала их вождь. Урсула всё ещё была без сознания. Её дыхание, которое я слышал каждый раз, проезжая мимо, было слабым, прерывистым, как работа умирающего парового механизма. Балин делал всё, что мог, он вливал в неё какие-то свои вонючие гномьи отвары, менял повязки, которые тут же пропитывались кровью, и что-то бормотал себе в бороду на своём гортанном языке. Но я видел по его лицу, он не был уверен в успехе. И эта неуверенность висела над всей армией, как грозовая туча.

Когда на горизонте показались бетонные контуры моего форта, я не почувствовал облегчения. Я возвращался из одного окопа в другой, из окопа, где враг был понятен и стрелял в тебя спереди, в окоп, где враг улыбался тебе в лицо, а в руке за спиной держал отравленный кинжал. Политика. Грязнее, чем любая окопная грязь.

Нас встречали, почти всё население форта, свободное от караульной службы, высыпало к воротам. И это зрелище было красноречивее любых докладов шпионов. Простолюдины, мои солдаты, которые остались в гарнизоне, ремесленники, даже несколько семей из числа тех, кому я дал убежище, все они кричали. Они орали моё имя, мой титул. «Железный барон!», «Слава Штольценбургу!». Они махали руками, подбрасывали в воздух шапки, их лица, обветренные, уставшие, сияли неподдельной, искренней радостью. Они видели во мне не узурпатора, не тирана. Они видели в моих «Молотах Войны», в моих «Ястребах» единственную надежду на то, что завтра их не вырежут, как скот. И эта наивная, отчаянная вера была страшнее любой ненависти. Ненависть можно понять, а любовь народа, это самое непредсказуемое и опасное из всех видов оружия. Сегодня они носят тебя на руках, а завтра на этих же руках несут на эшафот.

Орки, оставшиеся в форте, не кричали. Они молча расступились, давая дорогу повозке с Урсулой, и когда та проезжала мимо, каждый из них, от седого ветерана до безусого юнца, склонял голову и ударял кулаком в грудь. Это был их знак высшего уважения. Они скорбели, но в их глазах не было отчаяния. Только мрачная, холодная решимость. Если их вождь умрёт, они не разбегутся. Они будут мстить. И не дай бог кому-то оказаться на их пути.

А чуть поодаль, на ступенях главного командного бункера, стояла третья группа. «Благородные». Аристократы, которых я не взял с собой в поход, оставив «прикрывать тылы», то есть, сидеть под замком под присмотром моих людей. Они не кричали и не склоняли голов. Они стояли, скрестив руки на груди, и их лица были непроницаемыми масками. Но я умел читать по глазам. И в их глазах я видел всё: зависть, страх, бессильную злобу. Я снова победил. Победил без них. Победил, используя свои «демонические» машины и своих «диких» союзников. Каждая моя победа была гвоздём в крышку их гроба, и они это прекрасно понимали.

Впереди этой группы, чуть ниже, стояла Элизабет. Как всегда, безупречная. Даже здесь, в этом царстве грязи, бетона и стали, она умудрялась выглядеть так, будто только что сошла с парадного портрета. Простой, но идеально скроенный дорожный костюм тёмно-синего цвета, волосы собраны в строгий узел, на лице ни следа усталости. Только глаза… В её глазах, обычно холодных и отстранённых, я на мгновение уловил что-то похожее на