Хозяин Амура - Дмитрий Шимохин

Басаргин, к которому я обратился с этим вопросом. Мы ехали рядом, и молодой инженер, оказавшись в своей стихии, преобразился, из застенчивого юноши превратившись в уверенного специалиста. — От Качуга до самого Витима, почитай, полторы тысячи верст. И все — на лошадях. Зимой, по санному пути. Золотой выходит хлебушек, Владислав Антонович. Золотой.

— А по Ангаре разве пароходы не ходят? — спросил я. — Она ведь куда полноводнее Лены в верхнем течении! Довезли бы груз до Усть-Уды, оттуда телегами — до Жигарево, а там по Лене до самого Бодайбо…

— Пороги, — коротко ответил он. — Падун, Пьяный… десятки их. Пройти их пароход, конечно, может — по крайней мере, в большую воду — но вот обратно уже не вернется. Так что покамест у нас пароходы только по Байкалу и ходят. Потому этот путь вдоль Лены — единственная дорога в эти края. Трудная, длинная, но единственная!

Я слушал его, смотрел на эту огромную реку, на тысячи верст бездорожья, а в голове уже сама собой рождалась новая, дерзкая идея. Местные жители привыкли полагаться на водный транспорт и сани, но плохо представляют возможности железных дорог. А ведь это — оптимальный, всесезонный способ передвижения! Тот, кто сможет укротить это пространство, станет настоящим хозяином этого края.

— А что, если… — сказал я задумчиво, обращаясь к Лопатину, который дремал, укутавшись в тулуп. — Что, если построить дорогу?

— Какую еще дорогу? — не понял он.

— Железную. От Иркутска до Качуга. Или, по иному — от Усть-Уды дальше, до Жигалово, где Лена уже совсем полноводная. Короткую ветку — верст триста-четыреста. Чтобы грузы можно было везти не на лошадях, а на паровозе.

Лопатин, до этого сонный и апатичный, вдруг сел прямо. Сон с него как рукой сняло. Он уставился на меня, и его глаза, обычно хитрые и насмешливые, округлились от изумления. Он, купец, чья жизнь зависела от транспорта, от скорости доставки и стоимости фрахта, в один миг осознал весь масштаб моего замысла.

— Господи… — выдохнул он. — Железная дорога… до Лены… Да ты… ты понимаешь, что это значит⁈

— Понимаю, — усмехнулся я.

— Да вся торговля с Якутском, со всей Леной, будет наша! — он аж закричал басом, вскочив на ноги и едва не вывалившись из саней. — Весь север! Золото, пушнина, рыба — все пойдет по этой дороге! Это же… это же не просто золотое дно! Это лучше чем Бодайбо! Это Эльдорадо, чтоб меня черти взяли!

Он смотрел на меня с суеверным ужасом и восторгом, как на пророка или безумца. А я смотрел на замерзающую сибирскую реку и видел перед собой лязгающие по рельсам колеса паровозов, дым из труб и бесконечные составы, везущие на север людей и машины, а на юг — золото и иные товары. Это была не мечта. Это был план.

Дальнейший путь по Ленскому тракту превратился в бесконечную, монотонную борьбу со стихией. Начались метели. Белая, колючая мгла застилала мир, и мы часами двигались почти вслепую, рискуя сбиться с пути и замерзнуть в бескрайней тайге. По ночам выли волки, их голодные стаи кружили вокруг наших стоянок, и казакам приходилось жечь костры и стрелять в воздух, чтобы отогнать серых хищников.

Обоз двигался мучительно медленно. Тяжелые, груженые сани то и дело увязали в сугробах, лошади выбивались из сил. На одном из привалов, поняв, что так мы доберемся до Бодайбо только к весне, я принял решение ускориться.

— Лопатин, — сказал я купцу. — Ты остаешься за старшего. Веди обоз потихоньку, не торопясь. А я с десятком казаков и господами «следователями» поеду вперед, налегке. На перекладных. Мне нужно быть там как можно скорее.

Дальнейшая наш путь превратилась в череду коротких, лихорадочных перегонов от одной захудалой почтовой станции до другой. Мы меняли лошадей, глотали обжигающий чай и снова неслись вперед, в снежную круговерть.

Наконец, на исходе второй недели пути, мы добрались. Бодайбинские прииски встретили нас дымом из сотен труб, лаем собак и скрипом воротов. Это был настоящий муравейник, раскинувшийся в широкой, заснеженной долине. Десятки артелей, сотни людей, привлеченных слухами о фарте, копошились в мерзлой земле. Кто-то работал на нашем, застолбленном участке, но были и те кто пытался искать что-то самостоятельно в стороне.

Первым делом я разыскал свою разведочную партию, — ту самую, что вез из Петербурга. Они разбили лагерь чуть в стороне от общей суеты. Руководил ими бывший преподаватель Горной академии Василий Константинович Лемешев, что погнался в свое время за золотым рублем и поехал с нами в Сибирь.

— С прибытием, Владислав Антонович! — встретил он меня с нескрываемой радостью. — А мы уж думали, вы про нас и позабыли!

— Забудешь про вас! — ухмыльнулся я. — Неужели все подземные богатства медведям оставить? Ну, давайте, хвалитесь — что удалось отыскать?

В его избе, заваленной картами и образцами породы, Василий Константинович выложил мне результаты их работы.

— Золото здесь есть, — он ткнул в карту костлявым пальцем. — И его много. Очень много. Вся долина — это, по сути, одна гигантская золотоносная россыпь. Но самое богатое место… вот оно.

Он указал на один из участков.

— Мы провели там шурфование, — продолжал профессор. — И результаты превзошли все ожидания. Пласт богатейший. Песок такой, что его хоть сейчас в казну сдавай. Господин Сибиряков приезжал, велел сразу работы тут начинать. И, судя по всему, уже самые сливки снял!

— Сколько, по-вашему, он мог успеть намыть за лето? — спросил я.

Василий Константинович пожал плечами.

— Трудно сказать точно. Артель свою привез — она у него большая, человек сто. Работали споро. Думаю, пудов пятьдесят, а то и шестьдесят, взяли без особого труда.

Цифра почти в точности совпала с той, что была в моих расчетах. Картина прояснялась.

— И это еще не все, — добавил Лемешев. — Его рабочие, пока начальства не было, мыли и для себя, втихую. Мои люди с ними говорили. Говорят, почти у каждого свой «кулёк» припрятан. Если их всех опросить…

На это я лишь мрачно кивнул. Теперь я знал, что делать. Нужно было лишь заставить их развязать языки.

На следующее утро я начал действовать. Вызывать к себе всю артель Сибирякова и устраивать допрос было глупо и опасно. Они бы тут же сговорились, замкнулись и слова бы из них никто не вытянул. Страх перед местью бывшего хозяина