Миттельшпиль - Шеннон Макгвайр

так, как когда они были подростками и она пыталась проработать собственное сложное отношение к этой теме. (Элисон и ей подобные не нравились Доджер в первую очередь потому, что она боялась, что Роджер найдет кого-нибудь, кого полюбит больше, того, кто захватит его с физической стороны, а не квантовой связью. Но это было давно и больше ее не волнует.)

– Оу, жаль. Впрочем, если он будет часто здесь бывать, может, я смогу его убедить, что должна быть одной из них.

Эрин отлипает от дверного проема, кажется, что глаза у нее потемнели. Она смотрит на Доджер, и Доджер старается не съежиться под этим черно-синим взглядом.

– Да? – наконец не выдерживает она.

– Будь осторожна, – говорит Эрин, и впервые ее голос совершенно серьезен, невероятно, безапелляционно серьезен. – Я знаю, восстанавливать мосты – прекрасное дело, но ты должна помнить, зачем ты здесь. Ради своего образования. Чтобы вооружиться для будущего. Оно уже наступает, и когда оно наступит, ему будет все равно, как часто вы с братом заплетали друг другу косички или как много вы хохотали. Будет важно только, есть ли у вас необходимое оружие. Так что будь осторожна. А теперь извини, я иду мыть посуду. Вы тут живете как свиньи.

Она поворачивается и уходит прочь, а Доджер только озадаченно хлопает глазами ей вслед.

Мгновение спустя она снова принимается стирать записи со стены.

Отчет

Лента времени: 11:19 CST, 4 сентября 2008 года (следующий день)

– Магистр Дэниелс терпел твои глупости, но я не он, и все это продолжалось слишком долго, – выплевывает новый первосвященник Алхимического конгресса. Бесполезный титул. Религиозные аспекты того, чем они занимаются, давно канули в Лету, а на смену им пришли скептицизм и стоический научный метод. – То, что, по твоим словам, ты пытаешься сделать…

– Я ничего не пытаюсь сделать, – говорит Рид спокойным, ровным голосом. – Я предстал перед магистром Дэниелсом, чтобы сообщить ему, что все уже сделано, и попросить снова принять меня в ваши ряды, чтобы вы могли разделить со мной грядущую победу. Я сделал это, чтобы почтить память Асфодель, а не из-за каких-то обязательств. Сейчас я здесь, чтобы сказать вам, как сказал и ему, что я воплотил Доктрину Этоса, что я изменил механизм, управляющий вселенной. Я сделаю то, чего не делал никто со времен Асфодель. Я открою двери Невозможного города и верну магию в этот мир.

– Тебя сконструировали, ты просто… вещь, – возражает один из младших алхимиков, чье имя он так и не удосужился узнать, да и не хотел. – Ты не можешь достичь того, ради чего алхимики лучше тебя жили и умирали, так и не добившись успеха.

– Магия никогда не покидала этот мир, – возражает другой. – Магия – естественный закон, как и гравитация. Она сохраняется.

Рид обращается именно к этому, менее раздражающему алхимику:

– Магия ослабла. Века чудес были размолоты в порошок жерновами осторожности и рациональности. Мы отступили слишком далеко. Мы позволили вере обратиться против нас. Это изменится.

Первосвященник качает головой.

– Будь благоразумен, Рид. Люди не готовы.

– Люди – овцы. Они будут делать, что им скажут, особенно когда поймут, что мир не таков, как они привыкли думать. – Рид улыбается. – Невозможный город откроется. Мир станет другим.

Они смотрят друг другу в глаза, эти двое, разделенные невозможной идеологической пропастью, и весь Конгресс задержал дыхание и зачарованно замер.

Невозможный город. Его не всегда называли так. Когда-то он был Олимпом, Авалоном, Островами мертвых – вершиной алхимии, пиком всех человеческих знаний, всего человеческого потенциала. Город, о котором все мечтали, но никто никогда не владел, никто не контролировал. Место, где улицы были вымощены золотом, где текли алкагестовые реки, а деревья цвели панацеей. Со временем он все сильнее отдалялся от изведанного, от истины, пока не осталось ни одной дороги, так что пути назад уже не было. Именно Асфодель Бейкер снова обратила внимание мира на этот далекий идеал, чтобы заново открыть единственную тропинку. Невероятную дорогу, которая может привести ищущих домой.

– Невозможный город – это миф, – говорит наконец первосвященник.

– Увидим, – отвечает Рид. – Нарушил ли я какие-нибудь договоры? Какие-нибудь законы? Я стремлюсь открыть Невозможный город для всех нас, в память о магистре Дэниелсе, в память об Асфодель. Дети, которых я создал, – плоть от плоти моей, и значит, они моя собственность. Я иду во свете к этой цели.

Первосвященник прищуривается.

– Если Город тебе откроется…

– Он будет принадлежать нам всем, согласно моему договору с магистром Дэниелсом.

Рид лжет. Рид всегда лжет. Но если он сможет еще немного удерживать Конгресс на расстоянии, потом они его уже не остановят. Возможно, они и сейчас уже не могут этого сделать. Какая прекрасная мысль – возможно, они и так уже ничего не могут. Возможно, он и так уже правит миром.

Они ничего не могут ему предъявить, ничего не могут сделать: он был слишком осторожен. Даже смерть магистра Дэниелса и его помощников хорошо скрыта. Когда собрание заканчивается, он выходит из дверей Конгресса свободным человеком, упиваясь своим успехом.

Ли ждет его снаружи. Она выглядит как школьная учительница, которая стоит у стола директора и ждет, что хулиганов из ее класса наконец-то накажут как следует.

Он одаривает ее улыбкой.

– День идет великолепно. Надеюсь, ты здесь не для того, чтобы его испортить?

– Они установили связь.

Рид по опыту знает, что Ли, что бы она ни имела в виду, не оставит его в покое, пока не получит удовлетворительный ответ, а в ее случае это означает, что кто-то начнет истекать кровью.

– Пойдем со мной, – говорит он, продолжая идти по коридору, подальше от дверей, подальше от посторонних ушей.

Здесь они в меньшей безопасности, чем на своей территории, но иногда он вынужден любезничать с «коллегами», чтобы они и дальше верили, будто он все еще хочет принадлежать к их братии. Настанет день, и он разрушит эту иллюзию, и будет смеяться, потому что в этой чепухе никогда не было необходимости. Только воля и готовность сделать то, что должно.

Когда они отошли достаточно далеко, чтобы не сработала сигнализация, он достает из кармана монету и начинает перебирать ее пальцами; монета крутится: глаз-пирамида-глаз… Пока она в движении, их никто не услышит.

– Кто установил связь?

– Последние птенцы из вашего неудачного гнездовья, – выплевывает Ли. – Миддлтон и Чезвич. Они поступили в один и тот же университет и столкнулись сразу же по приезде в кампус.

– Я думал, ты приставила к ним смотрителей.

Это сказано мягким тоном, но обвиняющий подтекст очевиден: если его кукушата вступили в контакт, это случилось только