Миттельшпиль - Шеннон Макгвайр

(Он делает нечто подобное, когда нужно произвести более сложные расчеты, чем просто разменять деньги. Келли любила пошутить про «чаевой паралич», когда он на пять минут переставал реагировать на внешний мир, пытаясь сосчитать, сколько прилично оставить, исходя из суммы чека. Но самое интересное в этом явлении – то, чего он не мог обнаружить, пока был один, а Доджер оставалась только призраком из прошлого, который, возможно, никогда не явится снова, – это то, что, когда она так отключается, он чувствует в глубине сознания слабое покалывание, будто силится что-то вспомнить. Это не совсем дежавю – скорее уж жамевю, чувство, будто он знает что-то, что точно никогда раньше не видел. Доджер переживает из-за квантовой запутанности больше, чем он, – перемена их детских позиций произошла незаметно. Он не хочет еще больше пугать ее рассказом об этом ощущении. Однажды ему все равно придется это сделать.)

Наконец, она наклоняет голову и спрашивает:

– Чего ты надеешься добиться?

– Я хочу рассказать им о тебе. Может быть, в моих документах по усыновлению упоминается сестра. Это проще, чем сдать генетический тест. Не придется вовлекать посторонних.

Доджер медленно, но заметно мрачнеет.

– Я реально думала, что ты собираешься спросить о чем-то, ну не знаю, типа можно ли тебе пригласить Эрин на свидание.

– О нет. Встречаться с Эрин – все равно что встречаться с блендером. Да, он делает великолепные смузи, но однажды, когда ты будешь занят своими делами, он включится сам собой, и – хоп – у тебя нет руки.

Доджер поднимает бровь.

– Мда-а, первое – твои метафоры стали еще более странными, второе – тебе больше не разрешается брать фильмы ужасов из моей коллекции. Пусть я представляю твоих девушек как смутную, аморфную массу, но не надо превращать их в кухонные приборы.

– Ну ты же понимаешь, что я имею в виду, – говорит Роджер. – Проще было бы сравнить ее с диким животным, но мне показалось, что это клише.

– Боже упаси вас от клише, мистер-будущий-профессор-литературы, – иронизирует Доджер. – А то окажется, что одно-единственное клише – это стартовый наркотик для твидовых пиджаков и брюк цвета хаки, и вот уже ты преподаешь Керуака и строишь глазки симпатичной студентке в первом ряду, которая заводит тебя настолько, что ты хочешь одним триумфальным движением трахнуть всю Центральную Америку.

Роджер моргает.

– И долго ты это придумывала?

– Около недели, – признается Доджер.

– Тебе стало лучше?

– Немного. – Она все еще улыбается точно так же, как когда ей было девять, – в тех редких случаях, когда она расслаблена настолько, чтобы вообще улыбаться во весь рот. Но даже когда она улыбается вот так, во все лицо, один уголок ее рта немного вздернут, и Роджер понимает, что ее настоящая улыбка тоже кроется где-то там. Затем улыбка сходит на нет. – Я не против, если ты хочешь рассказать обо мне своим родителям. Просто… будь осторожен.

– Буду, – обещает он. – Я всегда осторожен.

– Не всегда, – говорит Доджер.

Роджер задерживает дыхание, изучая ее. Непохоже, что она расстроена. Вроде бы она выглядит… спокойной. Как будто наконец пережила их разлуку. Он выдыхает.

– Знаешь, ты суперклассная сестра!

– И была бы еще намного круче, если бы мы росли вместе.

Он делает паузу.

– Ты передумала насчет анализа крови?

– Размышляю об этом, – признается она. – Если бы мы получили доказательства, что мы брат и сестра, я могла бы познакомить тебя со своими родителями. А ты как-нибудь познакомил бы меня со своими. Нас будет гораздо труднее разделить снова, если весь ближайший круг у нас будет общим.

Ее отец вряд ли хорошо отнесется к тому, что она заявится домой с парнем из Бостона; прошли годы, но Роджер абсолютно уверен, что профессор Чезвич узнает его голос. А как иначе? Есть вещи, которые не забываются, и голос парня, который позвонил и сказал, что твоя дочь умирает от потери крови, – явно вверху этого списка. С другой стороны, если у них будут доказательства, что они брат и сестра…

– А если тест покажет, что мы ошибаемся? – спрашивает он. – Что тогда?

– С каждой новой единицей данных это кажется все менее вероятным, – говорит Доджер. – У нас одинаковые глаза. У нас схожее телосложение. Мы родились в один день – в один час. Если ты дома сможешь найти свое свидетельство о рождении, посмотри, не указан ли там штат рождения. Мой – Огайо. Все это можно подделать, но, если собрать все данные вместе, они становятся весьма убедительными. У нас одна и та же группа крови. Рыжие и каштановые волосы часто встречаются в одной семье.

– Это для тебя важно, да? – спрашивает Роджер.

– Да.

– Почему?

– Потому что, если мы родственники, тебе больше не смогут сказать, чтобы ты от меня отказался. – Доджер совершенно спокойна, точна в каждом слове: она все просчитала. – Нельзя сбежать от семьи.

Она имеет в виду не только его, но и себя, даже в большей степени. Он бросил ее ненадолго. Она попыталась бросить его навсегда. И все же.

– Но если мы не брат и сестра?

– Ты все равно мой брат. Квантовая запутанность сильнее крови.

– Знаешь ли, в оригинальной цитате…

– Это неважно, и у меня под рукой много всего, чем я могу в тебя запустить, так что не будь таким занудой, – весело говорит она. – Если мы не биологические брат и сестра, можно исключить один из пунктов из списка причин нашей квантовой запутанности. А если брат и сестра, то мы могли бы начать поиски аналогичных случаев и обнаружить возможные последствия. Я не собираюсь снова причинять себе вред, но вдруг с одним из нас произойдет несчастный случай? Мы уже знаем, что когда один из нас близок к смерти – близок к смерти и второй, но возможно ли, что ты все-таки переживешь мою смерть или наоборот? Нам нужно знать, насколько мы рискуем друг другом, когда делаем что-то опасное.

– И что тогда? Обложимся мягкими подушками? Я не могу просить тебя перестать жить своей жизнью только потому, что это опасно для меня.

И наоборот – но он точно знает, что она никогда не попросит его об этом: это было ясно по тому, как она реагировала всякий раз, когда давление становилось невыносимым. Если они найдут доказательства, что все травмы потенциально могут передаваться, она не станет осторожнее. Она превратится в параноика, запрет все двери и никого не будет впускать.

– Я не знаю. – Она не скрывает разочарования. – Это терра инкогнита, и у нас под