Арлекин снимает маску - Андрей Евгеньевич Фролов

друг в друга… но опасения напрасны. Потому что, и это — во-вторых, — встретившиеся на крыше молла люди, принадлежащие самым разным социальным слоям и субкультурам, внезапно демонстрируют поразительное единение. Будто не было минуту назад настороженных взглядов и угрожающих поз.

Алекс и Зерно прыгают за бетонную надстройку, но мим всё же успевает заметить, на кого теперь нацелены все восемь стволов. Через крышу, пригибаясь и хромая, бегут трое. На дальнем конце здоровенной площадки, метрах в пятидесяти от края крыши. И даже краткого взгляда достаточно, чтобы определить, что это не копы, не военные, не бритоголовые и, уж конечно, не аэропанки.

— Гаси ублюдков! — выкрикивает один из Жнецов, привставая и прижимаясь щекой к прикладу.

Но Вышка реагирует быстрее. Скользит вдоль укрытия, возникает за плечом нациста и мягко приопускает его ствол до того, как упоротый Жнец успевает нажать на спуск. Тот взрывается в гневе, тянется к ножу на поясе, но Макс уже отступает, примирительно поднимая руки.

— Это не заражённые! — сдержанно говорит он, и оборачивается к Орктосу в поисках поддержки: — Мне казалось, разговор свернул в русло здравого смысла, и не хотелось бы что-то менять!

Орктос милостиво кивает, призывая собрата смириться и опустить оружие. Не замечая, что стволы Совы и Кожи в этот момент целят в его блестящий затылок.

— Это гражданские, — твёрдо сообщает «Пирагмон», один из вспомогательных окуляров которого начинает с тихим жужжанием менять фокусировку. — Двое мужчин, женщина и ребёнок. Судя по виду, беженцы.

Будто услышав его негромкую речь, бегущие через крышу замечают десяток фигур на краю. Один из них машет руками. Радостно, но в то же время жалко, как будто вовсе не умеет этого делать. А затем троица устремляется к ним.

Ланс бормочет что-то недружелюбное, Что-Если и Кожа негромко советуются. Обмениваются короткими рваными фразами и «колготки», но винтовки их смотрят вниз, и Алекс переводит дух. Мим выбирается из-за солнечного накопителя и внимательно разглядывает смешно бегущую троицу.

Все они — и Бель ловит себя на недопустимости столь расистских мыслей, — жители Маленького Чуркменистана. Вероятнее всего, выходцы с таджикских территорий Исламского Ядерного Халифата. Лица круглые, широкие, скуластые и смуглые, с пористой кожей болезненно-песочного цвета.

Одеты в самое дешёвое и неброское тряпьё, какое только можно отыскать на развалах Посада. Обуты не лучше, дешёвый кожзаменитель трещит по швам и расползается вдоль подошв. На головах мужчин круглые чёрные шапочки определённо религиозного характера, почти бесполезные в приближающиеся морозы. Единственная женщина закутана в хиджаб. В руках сумки из клетчатого полипропилена, но полупустые, лёгкие.

Старшему из мужчин лет восемьдесят. Может, и меньше, но в глазах Бела он выглядит сгорбленным морщинистым стариком. Второму — чуть за сорок, хотя усики над верхней губой пробиваются редкие, откровенно подростковые. Его брови практически слились на переносице, образовав единую изогнутую поросль. Возраст женщины определить ещё сложнее, и если не заглядывать в её документы, то можно с равным шансом предположить, что ей и двадцать, и сорок пять. На её груди пузатый свёрток из наношерстяных платков, в котором угадывается маленький ребёнок.

Ведёт беженцев второй из мужчин, прикрывая собой и старика, и женщину. Он же даёт знак остановиться, разглядев в руках встречающих оружие. Глаза его распахиваются, щёки начинают дрожать.

— Не ситреляйте, ради Аллаха! — кричит он, затравленно глядя на Орктоса и остальных бритоголовых. Машет руками, показывая морщинистые ладони. — Пожалуйста, не ситреляйте!

По-русски он говорит с акцентом, делая рокочущее ударение на последних слогах слов, но довольно сносно. Может быть, уже не первый год живёт в Посаде, перебежав границу в поисках заработка и жизни без неусыпного пригляда полиции нравов. Может быть, является выходцем из рода, в котором ещё не забыли о советском прошлом. Как бы то ни было, на «колготок» его появление действует, как окровавленный кусок вырезки на убеждённого вегетарианца.

— Черномазый ублюдок! — выплёвывает Орктос, поднимая винтовку.

Но Максим тут же оказывается между ним и таджиками, предупредительно вскидывая «Свиристель» в сторону нацистов. Те мешкают и затравлено озираются, ожидая приказа свыше. Теперь, после объявления тревоги, так быстро объединившей все три группы, они оказались зажаты между Совой, Что-Если и Лансом.

— Никто вас не тронет, пока я здесь! — громко и отчётливо говорит Вышегородский. Обращается к беженцам, но фронтальную линзу при этом повернув на Жнецов. — Сейчас вы под защитой капитана КФБ, ясно? Всем ясно⁈

— Когда щенок вырастет, — злобно бросает ему один из скинов, впрочем, больше не пытаясь прицелиться в таджиков. Тычет пальцем в хнычущий свёрток на груди женщины, — уже в шесть лет научится разбирать АК-2040, а в шестнадцать отрежет голову твоему внуку! Ради того самого Аллаха, о котором сейчас лепечет этот выродок!

— Молчать! — веско просит Макс, причём почти не повысив голоса. И добавляет вслух, намеренно не пользуясь волной комспата: — Сова, если хоть один из наших наголо стриженных приятелей попробует причинить вред этим людям, мы расценим это, как нарушение перемирия!

Сова кивает, глядя куда-то вдаль, но контролируя «колготок» с помощью боковых визоров на шлеме. Что-Если опускает оружие, но на взъевшегося бритого косится с откровенной брезгливостью.

— Помогите нам! — просит вдруг мужчина, прикладывая правую руку к впалой груди. Видны грязные изломанные ногти. — Я — Саймумин. Это, — он почтительно указывает на пожилого спутника с седой щетиной на щеках и подбородке, — мой отец Эшонкул. Это Дилсуз, жена моего покойного сына Зарруха, на всё воля Аллаха! Мой внук Илияс, он ещё совсем маленький. Пожалуйста, помогите…

— С вами ещё кто-то есть? — с вкрадчивостью профессионального дознавателя интересуется Макс.

Он надвигается на троицу беженцев, и вид его грозного бронекостюма определённо вызывает у тех суеверный ужас. Дилсуз закрывает ребёнка собой и отворачивается; старик Эшонкул бормочет, глядя под ноги. Саймумин, справляться со страхом которому помогает ответственность за семью, всё же находит силы ответить. Хотя при этом раненым телёнком всё равно косит на Жнецов, которых, наверняка, уже видел «в деле» минувшей ночью.

— Одни мы, господин капитан! Беда пиришла, господин капитан! — говорит он, дёргая кадыком на тощей шее. — Аллах лишил разума моих близких! Бират встал на бирата, моего ситаршего сына убил родной дядя, а потом его — собственный сосед! Большая болезнь пиришла, пусть помилует нас Аллах! Младшего убили…

Он словно собирается обличить палачей, но слезливый взгляд упирается в окаменевшего от ярости Орктоса, и Саймумин не решается.

— Убили его утиром… со смены домой